Коронованный наемник

– Кто вам сказал, что вас здесь ждут, мародеры, изменники и разбойники?

Бьерн поднялся на ноги и снял перед правителем шлем:

– Мой князь, мы не ищем оправданий. Но и вина наша не столь глубока и непростительна. Мы не запятнали себя преступлениями против своих земляков, мы неповинны ни в грабежах, ни в насилиях, ни в другом разбое. Да дозволено нам будет…

– Дозволено что? – с ядовитой иронией перебил князь, – убеждать меня и горожан, что вы предали своего сюзерена во благо княжества? Что ж, я охотно послушаю ваши басни перед тем, как перевешать вас на окрестных соснах! Никто не скажет, что я чиню расправы без суда. Но где же главный сказочник? Где король менестрелей, смутьян и мятежник Йолаф?

Бьерн, бледный от бешенства и унижения, процедил, не меняя тона:

– Наш командир находится в плену, где оказался, самоотверженно служа своему долгу.

– О, вот в это я поверю без усилий! – Иниваэль рассмеялся, но тут же оборвал смех, – этот молодой прохвост давно в плену. В плену своих страстишек и непомерного самолюбия! Стража!

Совершенно ошеломленный происходящим, Элемир все так же молча смотрел, как двое дюжих солдат подтащили к парапету галереи высокорослого человека в насквозь мокром плаще. Князь шагнул к арестанту, сдернул с его головы капюшон, и эльф увидел незнакомое суровое лицо с полузажившими следами побоев. Мокрые черные волосы липли к шее и щекам, в серых глазах застыло хладнокровно-выжидательное выражение, но, встретившись с этим непроницаемым взглядом, Элемир кожей ощутил добела раскаленный гнев и жгучее нетерпение.

– Вот он, ваш атаман, – пренебрежительно бросил князь, – вижу, разбойничья доля не сахар, а, мой верный вассал? – и с этими словами хлестнул пленника по щеке тыльной стороной холеной ладони.

Лицо мятежника не дрогнуло, все такое же каменно-холодное, но в притихшей было толпе зевак взметнулся ропот, а рыцари, все еще коленопреклоненные перед князем, поднялись на ноги. Элемир шагнул к галерее:

– Ваша светлость, арестант связан и безоружен. Я прошу вас об уважении к нему, приличествующем вашему княжьему достоинству.

– Мне виднее, что кому более пристало, десятник, – оборвал его князь, – и то не ваша забота, поскольку сей мятежник повинен в бунте перед моим престолом, подданными коего вы не являетесь. Вам же и без него хватит своих отличившихся, – правитель неопределенно кивнул в сторону ряда рыцарей, но эльф понял, что он подразумевает лихолесских дезертиров.

Однако гул на площади нарастал, и Иниваэль вдруг ясно услышал в нем ропот недовольства. Пусть давно утративший былую силу и влияние, князь оставался многоопытным царедворцем, и понял, что, несмотря на его несомненную правоту, толпа почему-то не на его стороне. Это могло привести к непредсказуемым последствиям…

– Что ж, – отрезал он, сдвигая брови и отходя от Йолафа, – мешкать ни к чему. На наше счастье здесь присутствуют не лишь горожане, но и жители деревень, куда лучше знающие подвиги этих господ. Суд состоится немедленно. Предупреждаю вас, бунтари, вам лучше повиноваться мне беспрекословно, в городе сейчас не лишь лавочники и ремесленники, которых вы бросили оркам на забаву, но и крестьянское ополчение, которое не позволит вам показывать свой гонор.

Элемир нахмурился и быстрым шагом двинулся к лестнице – ему наскучило смотреть на старого князя снизу вверх. Подойдя к Иниваэлю на галерее, он независимо поднял голову:

– Суд не может состояться сейчас, ваша светлость. Отсутствует комендант. По закону военного времени без него всякое судилище недействительно.

Князь поднял на эльфа красноватые глаза и раздельно проговорил:

– Комендант был избран таковым на время войны с орками. Война позади, а потому назначение коменданта упразднено.

– А мне никто не сказал, что комендант разжалован! – вдруг громко произнес кто-то в толпе, – я ему присягал и от присяги не освобожден!

– Коменданта!!! – заорал еще кто-то, и его крик подхватили несколько десятков голосов.

– А вы чего разошлись?! – вдруг ответил чей-то пронзительный голос, – коменданта им подавай! Да кто комендант-то? Эльф! Эльфы все одно домой скоро засобираются, не век им с нами вековать! А мы останемся, и мятежники при нас! Наше это дело, а не комендантское, сейчас же разобраться надо!

Иниваэль вскинул руку, и стражники одновременно ударили наручами в щиты, устанавливая тишину.

– Комендант не присутствовал при бунте, десятник Элемир, – отрезал князь, – и не заинтересован в результатах суда, как не житель Ирин-Таура. А потому суд состоится сейчас же.

Лихолесец побелел от злости, сжимая зубы. Но он знал, что формально князь прав. Суд над рыцарями – внутреннее дело княжества, и он не вправе требовать представительства своих соплеменников. Оставалось взять себя в руки и не накалять обстановку, чтоб в случае нужды вмешаться. Иниваэль же снова поднял руку:

– Мятежники, сложить оружие у столбов галереи!

Рыцари не шелохнулись, и князь уже готов был повторить приказ, дополнив угрозой, когда раздался спокойный голос Йолафа:

– Выполняйте, братья.

Ряды дрогнули, клинки со звоном вышли из оружейных петель, и вскоре у столбов возвышалась внушительная груда закаленной стали. При оружии остались лишь семнадцать лихолесцев, молча тесной шеренгой стоявшие позади всех.

Иниваэль не изменил выражения лица, но стиснул кулаки, и было видно, что они заметно дрожат. Князь был до предела взбешен этим беспрекословным повиновением дезертиров своему главарю. Но вслух он сказал другое:

– А теперь к делу. Рыцари гарнизона Тон-Гарта! Вы обвиняетесь в преступном мятеже против сюзерена, государственной измене, бесчинствах, грабежах, разбое и насилиях. Ваши жертвы присутствуют здесь же. И сейчас я дам слово свидетелям от каждой деревни, при этом каждая из двадцати семи деревень должна собрать голоса в защиту или обвинение подсудимых. Герольды! Пройти по столице! Огласить условия суда! Деревня, не выставившая своих свидетелей, засчитывается, как голос обвинения. Горожан представляет правитель, ибо несправедливость предательства гарнизона по отношению к ним бесспорна. Я жду!

К князю подошел писарь, встал, держа наготове перо и пергамент. На площади же воцарилась мертвая тишина. Потом в толпе снова заворочался рокот голосов, набиравший силу, и совсем скоро к галерее двинулся первый свидетель. Он шел быстро, уверенно чеканя шаг и, похоже, ни в чем не сомневался. Поднявшись на галерею, он громко возвестил, глядя прямо перед собой и вспыхивая взволнованным румянцем:

– Я Осберт, плотник из деревни Лисья Лощина. Наше селение семь раз подвергалось нападениям. Я свидетельствую, что все семь раз нас атаковали самозваные Рабы Слез и лесные тати. Четырежды нападения были отбиты отрядами дезертиров, дважды им предводительствовал сам Йолаф. Мы сами оклеветали приходивших нам на помощь рыцарей из страха за односельчан, примкнувших к разбойничьим шайкам в лесах, и за то просим у Йолафа и его людей прощения.

Князь помолчал, а потом сухо процедил:

– Ваш приговор?

– Оправдываем, – коротко отрубил Осберт и с независимым видом сошел с галереи.

За первым последовали другие. Одни горячо толковали что-то, сбивчиво приводили доказательства, другие мяли в руках шапки и скупо отрывисто оглашали решение односельчан. Вспыхивали споры, перерастали в драки, и снова кто-то шел обличать, разоблачать и оправдывать. Над площадью сонно катился латунно-тусклый солнечный диск, ветер утих и повалил снег. Время шло, и все новые голоса выкликали названия деревень и показания: