Космаец

Комиссар уже переоделся в новый френч болгарского офицера, это придавало ему солидность и важность. Вместо крестьянских штанов на нем были брюки альпийского солдата. В форме, перехваченной офицерским ремнем, он казался гораздо моложе, чем в день встречи с Космайцем за околицей села. Усы украшали его, как косы молодую женщину, и придавали ему солидность, которой не имели многие партизанские комиссары. Революция выдвинула на политические должности студентов, гимназистов и вообще, сознательных людей молодого поколения, к их числу принадлежал и Алексич. И хотя этот простой шумадинский крестьянин не знал ни закона Ньютона, ни теоремы Пифагора, ни года рождения Вука Караджича, а первое восстание Карагеоргия путал со вторым восстанием Обреновича, он был прирожденным современным политиком. В свои двадцать восемь лет он знал многие работы Ленина, цитировал Маркса и читал Энгельса, как любимого писателя; с его произведениями Алексич познакомился еще на военной службе. Ему довелось служить в те тяжелые годы, когда Мачву и Посавину потрясали крестьянские восстания. Вместе с полком и он попал в эту кашу, и ему приказали стрелять, если он увидит, что собралось вместе более десяти человек.

— Слушай, Алекса, в кого же нам приказывают стрелять? — спросил его как-то один из товарищей — белградский маляр. — Неужели мы будем убивать своих братьев?

— Мы давали присягу, и ее надо выполнять.

— А что бы нам сказал Маркс, если бы он поднялся из могилы и увидел, что мы убиваем его детей?

— Какой там еще Маркс?

— Мой и твой дед. Тот, который подарил человечеству разум.

— Мой дед не Маркс, а Петроние.

— Ну и сразу видно, что ты сопляк. Подними дуло выше. Еще выше. Так… Стреляй в воздух, чтоб ты окривел.

— Сержант ругается, грозит.

— Передай этому бродяге справа, пусть стреляет поверх голов… Сегодня мы их убиваем, а завтра их дети будут нас убивать…

Алексич вместе с маляром и еще несколькими солдатами оказался в тюрьме, и там-то он познакомился с «дедом Марксом» и «отцом Лениным». Тесная кутузка стала аудиторией, где он окончил философский факультет, откуда он через шесть месяцев вышел убежденным марксистом.

Из армии он принес домой пачку листовок и несколько разорванных на отдельные тетрадки «запрещенных» книг. В долгие зимние вечера он ходил на посиделки, где собирались парни и девушки, и кроме «Хайдука Станко» читал им легенду о Павле Корчагине и горьковскую «Мать». Сорок первый год и начало войны застали его в белградской тюрьме «Ада Циганлия», откуда он вырвался в тот день, когда рухнуло королевство: переплыл Саву и оказался на свободе.

Когда в теплую июльскую ночь он услышал первый на Космае выстрел, означавший начало восстания, выстрел, как тревожный набат отдававшийся в селах, Алекса взял винтовку и ушел в лес. За три года он прошел путь от простого бойца до политкомиссара батальона, несколько раз был ранен. Но самой страшной раной была смерть его матери от ножа четника. Война лишила его дома, сестру немцы угнали на чужбину, а он стал совершенно зрелым коммунистом. Сейчас он сидел на партийном собрании второй роты, молчаливый и сдержанный, переводя глубокий взгляд с одного коммуниста на другого, старался каждому заглянуть в душу и невольно улыбался, слушая их взволнованные споры.

— Товарищи, я не понял, из-за чего вы ссоритесь, — комиссар снял с шеи автомат и положил его перед собой на стол. — Вы получили сигнал, что Дачич ведет вредную агитацию среди бойцов?

— Да, — ответила Бабич.

— Хорошо. Возьмите его на заметку. И скоевцы тоже пусть с него глаз не спускают.

— Товарищ комиссар, это заклятый враг нашего дела, — взволнованно вскочил Космаец. — Мы имели счастье встречаться с его отцом…

— Он от Сувобора?

— Из Стублиняка.

— Его сестра невеста… — Алексич взглянул на Космайца, — командира четников.

Коммунисты недоуменно переглянулись. Для них эти сведения из биографии Джоки были новостью.

— Вы уверены в этом?

Комиссар вынул из сумки толстую тетрадь, завернутую в газету, не спеша перелистал ее.

— Вот послушайте… «Колубарский срез. Стублиняк. Борица Дачич, — прочитал Алексич и, прищурив один глаз, взглянул на Космайца. — Сто гектаров пашни, двести овец, тридцать коров… Дочь Райна, невеста Пет… командира четников. Сын нейтральный. Борица относится к числу предателей. После войны полная конфискация. Расстрел».

Он закрыл тетрадь и спрятал ее в сумку.

— Сын его был нейтральным, — проговорил он и добавил: — А нейтралы — самые опасные люди в наше время. Они быстро превращаются в предателей.

— Я и говорю, что Дачич — предатель, — закричал Космаец, ударив кулаком по столу.

— А стол нечего ломать. Он не виноват.

— Откуда у вас такие точные сведения? — спросил комиссара Божич.

— Три года я мотался по округе. — Алексич положил руку на сумку и добавил: — Здесь приговор для ста двадцати пяти человек, в первый же день после освобождения они должны предстать перед судом… Мы решим, товарищи, Джоку пока не трогать, но внимательно следить за ним, а?

— Пусть будет так, — недовольно согласилась Бабич, которая кроме обязанностей комиссара исполняла функции секретаря партячейки.

В конце концов все согласились следить за Джокой, и, когда повестка дня была исчерпана, коммунисты стали расходиться.

За окном моросил дождь.

— Иво, оставайся, переночуешь с нами, — предложил Космаец, увидев, что Божич собрался уходить, и улыбаясь добавил: — Комиссар роты как более сознательный элемент будет спать на кровати, а мы на соломе… Хоть поговорим. Мне кажется, будто я не видел тебя целый год.

— Мне надо идти, дела есть.

— Какие у тебя дела после госпиталя?.. Ах, да, я даже забыл спросить, куда тебя назначили.

— Ну вот, видишь, какие мы невоспитанные люди, — Алексич повесил автомат на грудь и остановился среди прокуренной комнаты. — Даже не представили коммунистам командира батальона.

— Командира? — Космаец недоверчиво взглянул на Божича.

— Товарищ Павлович срочно отозван для формирования новой бригады, он приходил, чтобы проститься с вами, но вас не было.

— Мне очень жаль.

— Товарищ Божич, ваш старый знакомый, теперь командир батальона.

— Иво, черт, ты что же молчишь? — Космаец крепко стиснул его руку.

— Лучше скромность, чем красота, — пошутила Катица.

Посидели еще несколько минут, Божич рассказал о своей встрече с Ристичем и Здравкицей, которые работали в тылу и очень скучали по боевым товарищам.

— Передают вам большие приветы, — сказал Божич и, вспомнив что-то печальное, замолчал на минуту. — Я привез для Стевы письмо от Здравкицы. Я никогда не подозревал, что между ними что-то было… Теперь прямо не знаю, что ей написать.

— А я хотел бы, чтобы моя смерть была так же прекрасна, как его, — тяжело выдохнул Космаец. — Пятьдесят два трупа под обломками трубы.

— За два дня до смерти ему присвоили звание заставника [51] , о котором он так и не узнал, а сегодня уже по пути мне сказали, что он посмертно награжден медалью за храбрость.

Это было все, что мог им рассказать Божич.

Разошлись поздно. Космаец вышел вместе со всеми и долго не возвращался. У него была привычка перед сном обязательно проверять посты. Он прошел по дворам, где стояли его взводы, часто останавливаясь и прислушиваясь к грохоту орудий. Где-то вдали, на юге, шли упорные бои. Он догадывался, что это залпы русской артиллерии, и чувствовал, что в эту ночь не сомкнет глаз.

51

Заставник — прапорщик.