Ковыль-трава на Куликовом поле

К западу от Куликова поля пролегал Муравский шлях — древний путь проникновения кочевников на Русь [139] . Эта дорога по своему положению и направлению примерно совпадает с современным отрезком Симферопольского шоссе в Тульской области.

Наиболее близко (около 60 километров) Муравский шлях приближается к району Куликова поля в районе верховьев Красивой Мечи. Именно в этом пункте ордынцы, а затем крымские татары сворачивали, вероятно, с древней дороги на восток, выходя в район Куликова поля.

139

Книга большому чертежу. М.; Л., 1950. С. 59–60.

Таким образом, участники Сцены гадания, по всей вероятности, были обращены к юго-западу, где находились войска Мамая. Справа от них, свидетельствует далее Киприановская редакция, «был переполох великий среди птиц: кричали и хлопали крыльями и каркали вороны, и орлы клекотали на реке Непрядве». Потом обернулись они «на полк русский», и была там «тихость великая» и от множества огней как бы занималась заря. Все это было истолковано Дмитрием Боброком как доброе предзнаменование.

Для нас важно, что Непрядва располагалась справа от наблюдателей, когда они смотрели в сторону Орды в юго-западном направлении. А это могло быть только в случае, если они находились на правом берегу этой реки. На левобережье Непрядва обязательно должна была оказаться по левую сторону от стоявших там наблюдателей.

Казалось бы, все ясно: поле битвы располагалось на правобережье Непрядвы. Но сторонники «левобережной» концепции ссылаются на другие списки «Сказания о Мамаевом побоище», которые, по их мнению, подводят к противоположному выводу. Указывают, например, на Основную редакцию «Сказания», где отмечается следующая ориентировка. Впереди наблюдателей слышался шум татарского полка, за которым выли волки; по правую сторону — карканье ворон и «трепет птичий великий»; по левую — «гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающие» [140] .

140

Сказания и навести… С. 40.

Из этого текста делается вывод, что Непрядва находилась слева от наблюдателей. В этом случае стан ордынцев должен был находиться на западе, на левобережье этой реки, где якобы и произошло сражение. Однако выражение «по реце же Непрядве» указывает, скорее всего, на четвертую, неучтенную раньше сторону ориентировки. Такой стороной могла быть только местность, находившаяся позади участников Сцены гадания. Таким образом, они опять оказывались на правобережье Непрядвы, где и должна была совершиться битва. Конечно, можно говорить, что приведенные цитаты, как и вся Сцена гадания, являются поздними вымышленными вставками, не отвечающими действительности. Но не будем торопиться с выводами и продолжим рассказ о ночных событиях на Куликовом поле.

Дмитрий Боброк продолжал испытание своих примет. Сойдя с коня, он припал ухом к земле и долго вслушивался в таинственные звуки ночи. Ему слышалось: как будто бы плачет земля на два голоса: «Одна сторона земли, как некая женщина, безутешно плакала и кричала неистово по-татарски о детях своих… А другая сторона земли, как некая девушка, плакала и стонала жалобным голосом, как свирель, в скорби и печали великой». И сказал Боброк Великому князю: «Во многих боях я бывал и много узнал военных примет — понятны мне они и известны. Надейся на милость божию — ты победишь татар. Но великое множество воинов твоих христианских погибнет от меча» [141] .

141

Там же. С. 187.

Этим по существу кончается Сцена гадания: только в самом конце описание приобретает религиозную окраску. В основе ритуала испытания примет лежат не христианские, а скорее языческие корни, а также военные традиции прошлого. Это подтверждает и летописец: «Зде читая о приметах, да не помыслиши любезный читатель! Оные военные приметы быти вражбитства или волшебства, богу и вере христианской противная… волшебство бо и вражбитство есть от диавола, злобе всегда ходатаиственно; примета же от искусства человеку бывает» [142] . Сцена гадания явно связана с одухотворением явлений природы. Духовный мир русских людей XIV века, как и древних язычников, был тесно слит с природой, во многих явлениях которой они видели проявление духовных черт. Некоторые черты их психологии и действий нельзя оценивать современными мерками.

142

О приметах Дмитрия Волынца // Синопсис, или Краткое описание от различных летописцев о начале славенского народа. СПб., 1762. С. 150.

Возможно, что именно многоопытный воин Боброк посоветовал Великому князю в ту ночь на Куликовом поле не стоять во время битвы под великокняжеским стягом. «Сказание о Мамаевом побоище» рисует Дмитрия Боброка волевым, сильным, умудренным жизненным опытом. Вряд ли такой живой образ можно придумать спустя полтора столетия после битвы.

Есть все основания верить, что в ночь на 8 сентября 1380 года воевода Боброк и князь Дмитрий выезжали на Куликово поле, где они, чутко прислушиваясь к дыханию природы и человека, укрепили свою веру в победу.

Злая сеча

два забрезжил рассвет 8 сентября 1380 года. Чутко дремавшие воины скорее почувствовали, чем увидели, понемногу светлеющее небо. Плотная мгла тумана окутывала Куликово поле.

С этого момента письменные источники дают нам возможность проследить за волнующими событиями приближавшегося сражения с точностью до часа. Мы часто справедливо сетуем на краткость, отрывочность многих страниц нашего далекого прошлого, огорчаемся, что летописцы не всегда подробно описывали важнейшие этапы нашей средневековой истории и роль выдающихся личностей. Валентин Распутин, рассказывая о покорении Сибири Ермаком, заметил, что рядом с этой яркой фигурой не оказалось расторопного историка, который бы сообщил нам из прошлого подробности его военного похода [143] .

143

Распутин В. Сибирь без романтики // Век живи — век люби. Роман-газета. 1984. № 17. С. 66.

Но еще хуже, когда из сохранившихся древних письменных родников мы не всегда полностью черпаем живительную влагу. Это в первую очередь касается «Сказания о Мамаевом побоище», многие части которого объявляются некоторыми учеными вымышленными. Но это не былина или сказочное предание, а художественная летопись, фиксирующая события прошлого.

Время представлено в «Сказании» в такой последовательности. Вначале оно отмечается годами, сезонами, месяцами, иногда точными датами. Затем, по мере приближения к битве, время как бы прессуется. Автор начинает фиксировать события почти каждого дня и наконец, в период сражения, — с точностью до часа. Счет времени дня тогда начинался с восхода солнца; оно взошло в тот день около 5 часов 30 минут.

К началу второго послерассветного часа (приблизительно в 6 часов 30 минут) зазвучали сигнальные трубы. Сквозь разрывы метавшихся по Полю клочьев тумана воины увидели свои полковые стяги. Загудела земля от топота бежавших к своим знаменам бойцов. Склонилась к земле ковыль-трава, осыпаясь утренней росой. Мгла немного рассеялась, но полки еще не видят друг друга. Еще перед рассветом сторожевые сообщили о приближении ордынцев. Но и без этой вести «слышан был топот конский и шум великий».

Великий князь с воеводами в последний раз объезжает войска, укрепляет их дух и веру в победу. Затем он возвращается под великокняжеский стяг с изображением Спаса Нерукотворного. Какой цвет имело главное знамя общерусского войска? Во всех редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» отмечено, что оно было черным. Некоторые ученые не согласны с этим, считая, что в первоначальном, не дошедшем до нас тексте оно обозначалось как «чермное», т. е. красное. В дальнейшем при многочисленных переписываниях надстрочная буква «м» была утрачена, и красное знамя превратилось в черное.

В летописных материалах В. Н. Татищева говорится еще об одном великокняжеском стяге. Во время утренних воинских перестроений Великий князь «шед под своим белым знаменем» [144] . Около этого стяга он снял с себя «поволоку княжу и, возложив оную на любежного своего Михаила Александровича Брянского, и посади его на своего коня, повелел быти ему во свое место под большим знаменем». Этот же эпизод описывается в «Сказании о Мамаевом побоище», но там Михаил Брянский назван Михаилом Андреевичем Бренком, а великокняжеский стяг — черным.

144

Татищев В. Н. История Российская. Т. V. М.; Л., 1965. С. 146.