Крамола. Книга 2

— Правда, что вы знаете будущее? — спросил Михаил, ощущая, как твердеют губы и цепенеет тело. — Всех людей? Что и с кем будет?

Он уже не сомневался, что она действительно знает будущее, и неуемная, жгучая жажда сейчас же, немедля спросить, охватила разум. Едва сдерживая нетерпение, Михаил ощутил, как торжествует и страшится душа. Стоит задать один вопрос — что будет с миром? — и ему откроется истина, о которой мечтало человечество всю свою историю. Только бы не упустить случая! Только бы не забыть!

— Знаю о тех, чья нить еще прядется, — сказала она. — А чья оборвалась, о тех и Господь не знает.

— Что же будет теперь с Андреем?

— Что со всеми бывает, — ответила пряха. — Как только человек пойдет чужим следом, так, кроме смерти, от него и ждать нечего.

— А выпадало ему что? — спросил Михаил, с трудом шевеля немеющим языком.

— Детей учить, — сказала пряха. — Родил бы он двенадцать ребятишек и ни единой смерти не принес бы, ни одной души бы не сгубил. Напротив, ему отпускалась праведная доля на веки вечные. Двенадцатый сын его принес бы миру свет и добро. Но пошел другим путем, и над собою волю потерял.

— Можно ли поправить… изменить хоть что-нибудь?!

— Можно… Только потом станет еще хуже.

Он почему-то верил каждому ее слову, напрочь забыв, что он — врач и что перед ним женщина, которую считают больной. Голос ее впечатывался в сознание, и то, о чем говорила она, не подлежало сомнению — леденящее оцепенение было доказательством истинности ее слов. Он понимал, что прикасается сейчас к запретному и непостижимому, испытывая то же самое чувство, какое испытал однажды, когда впервые прикоснулся к живому человеческому сердцу, освобождая его от раздробленных осколков ребер.

— Что же будет со мной? — решился он наконец.

— Я потянула твою нить, — сказала пряха и высвободила свет, льющийся из окошка. — Тебе не нужно знать своего будущего.

— Почему же?

— Узнав его, ты станешь искать другой путь. И не сделаешь того, что предназначено судьбой.

— Предназначенное мне так страшно? — спросил Михаил.

Она молчала, и лицо в лунном свете казалось мертвым.

— Ну, скажите? Что-нибудь? Хотя бы намек! — взмолился он.

— Твоя нить — белая, — нехотя проронила пряха. — Но слишком суровая.

— Что это означает?! Белая — значит, смерть? Смерть?

— В неведении жить легче…

— Завтра мне идти к ним, — вспомнил Михаил. — Ваш отец посылает… Я пойду! Но чем все закончится? Что случится завтра?

— Зря пойдешь, — заключила она. — Тятя не слушает меня… Но все одно — иди. И только назад возвращайся!

Он помедлил, пытаясь осмыслить предсказание, но разум не подчинялся.

— Если когда встретишь Андрея — скажи: тебя дети ждут, — вымолвила пряха. — И передай подарочек для сыновей. Вот, возьми, пускай играют.

Михаил принял из ее рук маленький тряпичный узелок с чем-то округлым и твердым.

— У Андрея есть дети?

— Нет пока, — неуверенно произнесла пряха. — Но должны быть. Должны!.. Хоть в половину того, что предначертано было, хоть в четверть, но должны. Они его ждут!

Ему не терпелось развязать узелок и посмотреть; казалось, в нем хранится какая-то разгадка всего, что происходит и еще произойдет с Андреем. Однако он вспомнил, что не спросил еще самого главного. И может быть, это единственный момент в жизни, когда и гадать не надо, а просто спросить — что станет с миром? Какая нить ему прядется? И не оборвалась ли она?!

Он встал и заслонил спиной лунный свет. И на мгновение потерял ее, накрыв своей тенью.

— Миру, как и тебе, — вдруг сказала она. — Белая да суровая…

— Скажите, что это значит?! Что?! — Михаил выставил руки и, как слепой, пошел на ее голос. — Что будет миру?

— Безумие! — на ходу прокричала она. — Безумие!!

Несколько минут он стоял молча, опустив руки. Потом тихо повторил оставленное пряхой слово. Он хотел закусить палец и вызвать острую боль, но увидел в руке узелок. Развязал его…

В руках оказалась обыкновенная матрешка.

Он машинально разъединил ее — еще одна, точно такая же, только меньше размером. А в ней — еще и еще…

До бесконечности.

На заре Михаила разбудил командующий. Заспанный, с припухшими глазами порученец полил ему на руки из деревянного ведра, подал полотенце. В штабе уже был собран завтрак, по-крестьянски простой и обильный — щи и каша с мясом. За стол сели вдвоем и ели молча.

— Васька до засеки проводит, — наконец сказал командующий. — Гляди, сроку дали до восьми часов. Чтоб успел. Говори им твердо, не бойся. А то будешь мочалку жевать… Поручаю говорить от моего имени! Так и скажи! — Командующий встал, выгнул грудь колесом и подбоченился. — Руки прочь от Партизанской Республики! Смерть предателям рабочего класса и трудового крестьянства! Да здравствует мировая революция и ее героические вожди!.. Понял?

— Понял, — тихо вымолвил Михаил.

— А ну, повтори!

— Руки прочь от Партизанской Республики, — повторил Михаил. — Смерть предателям…

— Годится! — заявил командующий. — Теперь ступай!

По церковной площади, возле недостроенных длинных казарм, маршировали солдаты — бородатые мужики и хлипкие с виду юнцы в гимнастерках не по размеру. Отдельно вышагивала женская рота, усердно тянула носок и подбородок, лихо делала отмашку свободной от винтовки рукой. Кроме регулярных частей, в Партизанской республике существовало ополчение, и каждый житель от двенадцати до семидесяти лет обязан был рано утром, перед хозяйственными работами, явиться на площадь для строевого обучения и боевой подготовки.

Взводные коробки двигались по кругу, летела пыль из-под сапог, и качались штыки над головами.

— Ать-два! Ать-два! — выкрикивали командиры, по виду бывшие унтера.

Михаил зябко передернул плечами: суровая воинственность, с которой проходило учение, навеяло чувство, будто сейчас эти люди вскинут винтовки и строем пойдут на него, потом сквозь него и так в бесконечность. Захотелось убежать, спрятаться, однако порученец скомандовал:

— На заставу!

Михаил свернул за угол, и в затылок уже ударила песня:

Красная армия марш-марш вперед!

Реввоенсовет нас в бой ведет!

Вдали от площади и учений стало спокойнее, но слаженный солдатский хор из сотен глоток доставал повсюду:

И все должны мы

Неукротимо

Идти в последний смертный бой!

— Безумие, — горячо шептал Михаил. — Безумие…

Когда они вышли на есаульскую дорогу, навязчивый марш еще долго стоял в ушах. Михаил шел с оглядкой. Если бы не рыжий» порученец, неотступно шагающий позади, Михаил бы давно уже несся со всех ног подальше от страшного места. Возле засеки порученец указал замаскированный ветвями ход у самой земли.