Красиво разводятся только мосты

— Что ты делаешь? — Романовский поднял соскользнувшую на пол кофточку, сел перед Авророй на кровать.

— А по-твоему, на что это похоже? Собираю вещи. Вряд ли в тюрьме мне пригодятся костюмы, в которых я ходила на работу. Вот и выбираю немаркое, не мнущееся, попроще, подемократичнее.

Она забрала у него из рук батник, в котором ходила классе в седьмом, узкий, кишкообразный, растянутый, приложила к груди (ужас!), хмыкнула:

— Вот, самое то. И карманы есть.

Романовский покачал головой. Обычно это означало: Аврош, не дури, а?

— Тебе звонил адвокат?

— Какой из них? — крутила кофточку Аврора, словно и правда хотела взять.

— По разводу.

— Нет, а должен был?

— Значит, ещё позвонит, — он посмотрел на часы. — Аврора, развода не будет.

— Я тебе изменила, — не глядя на Романовского, она вытянула из кучи следующую жуткую кофточку. Такую же страшную, пропахшую нафталином и морально устаревшую.

— Да плевать, — выдохнул муж. Скривился. Запах от лежалого старья, место которому на помойке, шёл и правда мерзкий. — Что бы ты ни сделала, я от тебя не откажусь.

— Ах, ты от меня не откажешься! — взмахнула она голубой тряпкой в белый горох. — Теперь это называется так? Гулял-гулял и он от меня не откажется! — Тряпка приземлилась ему на лицо. Романовский даже не дёрнулся. Кофточка упала на пол. — Скажи, а если бы эта дама не заявилась со своими фотографиями, ты бы до сих пор молчал?

— Да, я бы молчал, — сказал он твёрдо, как праведник на исповеди, которому не в чем каяться. — Для твоего же блага. Чтобы не делать тебе больно.

— Супер! Так ты, выходит, обо мне заботился? Харе Кришна, — подняла Аврора руки, как кришнаит, произносящий «великую мантру». — Харе, харе.

— Не выходит, а именно так: я заботился о тебе, — встал Романовский. Мягко взял её поднятые руки за запястья, опустил. — Потому что это мои проблемы. И они касаются только меня, не тебя.

Говорят, когда хорошее портится, оно становится особенно плохим. Устаревшая кофточка уже не одежда, а половая тряпка. Кофе, что пролилось на одежду, уже не кофе, а грязь. Парень, что бросил девушку, уже не любимый, а козёл. Муж, что изменил… ну тоже, в общем, не пример для подражания.

— И что же это за проблемы?

Аврора сгребла в охапку столько вещей, сколько смогла ухватить, и всей кучей сунула на пустую полку. Романовский вздохнул, когда она развернулась.

— Возрастные, Аврош. Возрастные.

— То есть? — с видом королевы в изгнании скрестила она руки на груди.

— Чтобы чувствовать себя мужиком, мне мало одной женщины. Даже такой, как ты, нежной, желанной, любящей. Мне приходится доказывать себе, что я ещё что-то могу, до сих пор привлекаю женское внимание. Что могу удовлетворить молодую женщину. Что возраст не помеха.

— М-м-м…приходится, значит? — хмыкнула она. — Самоутверждаться, как самец?

— Может, это и звучит смешно, но это правда. Просто ты… — он вздохнул.

— Что? Не была пятидесятилетним мужиком?

— Ещё слишком молода и привлекательна, чтобы задумываться о таких вещах. Я и сам смеялся над престарелыми дураками, что, выставляя себя на посмешище, женятся на нимфетках, но с того дня, как купил свою первую пачку виагры, стал бояться. Я не шучу, душа моя. Не оправдываюсь. Не давлю на жалость. Жалким я хотел бы выглядеть меньше всего. Но я старею, теряю привлекательность, теряю уверенность. И нуждаюсь в том, чтобы доказывать себе, что ещё в строю.

Аврора пожала плечами: не понимаю.

— Пресловутый бес в ребро?

— Называй как хочешь. Да, я очень виноват перед тобой.

— Виноват в том, что я узнала?

— Что позволил этой девице принести в наш дом грязь. Но это не твоя грязь — моя. Мой грех.

Аврора скривилась.

— Не знаешь, почему я сейчас вспомнила Содом и Гоморру? А конкретно Лота, чья жена обернулась на горящий город и превратилась в соляной столб, а его опоили и совратили собственные дочери.

— Нет, Аврора, нет, — сел обратно на кровать Романовский. — Я не Лот, и не строю из себя праведника. Да и вся эта история с Лотом про политику и происхождение «нечистых» народов, а не про инцест.

— А я и не о тебе. Я о том, что можно девушку вывести из Содома, но Содом из девушки — никогда. Чем она тебя шантажировала? Эта девица? Что просила? В чём ты ей отказал?

— Я отказал не ей, — покачал головой Романовский, — а человеку, что стоит за ней. Решил, что справлюсь, обойдусь без помощи и указок. Но… — он развёл руками, — вышло ещё хуже.

— Что вышло? — нахмурилась Аврора.

Романовский молчал, словно собирался с силами, чтобы сказать.

— Валера, что вышло? — смотрела на него в упор Аврора.

Глава 41

— Эти пятьдесят миллионов, что просят в качестве возмещения ущерба…

Аврора обмерла. Нетвёрдой рукой отодвинула стул, села.

— Эти пятьдесят миллионов, — Романовский смотрел побитой собакой. — Официально их должны присудить Минздраву области.

— Зачем?

— Чтобы на законных основаниях опустошить бюджет.

— Который и так пустой? — догадалась Аврора. — То есть деньги уже растащили, но им надо прикрыть задницу и твой «друг» Филимонов, — показала она пальцами кавычки. — Или как там его…

— Филимонов, — кивнул Романовский.

— … решил, что это подходящий случай?

— Ты всегда была умненькой девочкой.

Аврора подскочила, словно стул под ней нагрелся, как раскалённая сковорода.

— И давно вам пришла в голову эта идея?

— Нам? Нет, душа моя. Я был против, — встал Романовский. — Я был категорически против. И послал его на хрен.

— Я спросила: когда? — оттолкнула руку мужа Аврора, когда та легла ей на плечо.

— Когда всё уже случилось. Тогда он решил, что это можно использовать.

— Использовать меня, мою ошибку, трагедию, горе людей, чтобы прикрыть свою задницу?

Романовский тяжело, рвано вздохнул.

Нет, чёрт побери, зря она вчера доказывала Демьяну, что это в рамках системы ценностей Ветхого Завета женщина где-то на уровне скота, которую можно купить, продать, использовать как инкубатор для выращивания детей, а потом выгнать, предложить «нужным людям» для изнасилования. Ничего не изменилось.

— Поправь меня, если я неправильно поняла, но, раз в бюджете и так дыра, деньги разворовали, кто заплатит семье, когда она выиграет суд?