Красная мантия

Решено: я сделаю всё возможное для того, чтобы встать на путь шестерни, на путь Бога-Машины. Хотя мне и не импонирует необходимость отчекрыжить себе конечности.

Я решил начать с малого. Нужно набрать вес и подтянуть свою форму, начать уверенно разговаривать и освоиться в окружающем обществе, ну и самое сложное — чтение. Большинство знаний хранится в записях, ведь так банально проще.

Послышался знакомый топот. Сегодня дядя возвращался раньше.

Глава 4 Внедрение (Р)

В которой главный герой знакомиться с миром и готовиться стать жрецом императора.

Зайдя в помещение, дядя достал из котомки и выставил на стол бидон со свежей водой. Дальше последовали жестяная коробка и пачка пакетиков. Последней была упаковка каких-то прямоугольников.

— Опять подсматривал за улицей? — недовольно начал он.

Но меня таким было не пронять, и я перешёл в атаку.

— Я не видел никого знакомого. Когда я вернусь домой?

Дюк тяжело вздохнул, помассировал переносицу и ответил:

— Теперь это твой дом. Ты будешь жить здесь, вместе со мной, твоим дядей, ты ведь помнишь?

— Да-да, дядя Дюк, — поспешил я согласиться, пока в воздухе не запахло работным домом. Но нужно было сеять зёрна, хоть мне было неловко приплетать наверняка погибшую женщину, я продолжил.

— А когда мама придёт? Она обещала прийти и научить новым буквам, она говорила, у меня талант.

Невольно на словах о матери у меня на глазах проступили слёзы, а к концу я так и вообще сбился на сопли. Это была моя самая длинная тирада в этом мире. И похоже, мне удалось не ошибиться в словах. Но гормональный выброс уже повёл тело в разнос, и мне едва удавалось сдерживать приступ истерики. Не выдержав такой гормональной атаки, дядя расчувствовался и предельно аккуратно приобнял меня, присев на пол.

— Понимаешь, Грэг… Ты ведь уже взрослый, ну, в общем… — пытался он подобрать слова. — Тут штука такая, была авария, да, авария, они не смогли спастись и погибли. Да, погибли… Но тебе не стоит переживать! Ведь у тебя есть я, да? Верно?

На что я лишь молча кивнул.

— А читать мы тебя поучим, раз у тебя ТАЛАНТ!

Слово «талант» он выделил отдельно и явно с усмешкой.

— Да, а я вот не знал, что Леверн умела читать, да, дела…

Он поскрёб подбородок своей пятернёй. Сняв с шеи шнурок, на котором болталась аквила и чёрный прямоугольник, он приложил этот прямоугольник к крышке сундука, стоявшего в комнате, и тот со щелчком открылся. Закопавшись в содержимом, дядя выудил две потёртые брошюрки в бумажном переплёте, на лицевой стороне которых была отпечатана аквила.

— Да, может, не лучший выбор, но… м-да… — продолжал он бормотать себе под нос.

Усевшись за стол, дядя взял меня на колени.

— Ну что, приступим. — пододвинул он одну из книг поближе. — Ну, талант, попробуй прочитать.

Я принял вызов и начал сначала называть буквы, благо они были похожи на английские или даже арамейские, ряд цитат на котором я когда-то заучивал.

— Слово об Императоре.

— Правильно говорить «СЛОВО», — поправили меня.

И я продолжил:

— Список молитв на все случаи жизни.

Я удивлённо посмотрел на дядю, тот же, неправильно меня поняв, ободряюще кивнул. И я приступил к названию второй брошюры.

— Житие и деяния святого Себастьяна Тора.

— Деяния и Святого, — опять меня поправил.

Кажется, меня готовят совсем не в тот культ, в Экклезиархию, вспыхнуло в моей голове. Ещё один путь возможного развития. И, судя по доступному пособию для чтения, частицу этого пути мне придётся пройти — пути жреца Императора.

Уроки чтения продлились часа полтора, плавно перейдя в заучивание основных молитв. И лишь бурчание живота и периодическое бросание взгляда на предметы, оставленные на столе, напомнили дяде, что я как бы не жрал с вечера.

Металлическая банка оказалась полна питательной смеси. Меня строго предупредили, что это мой паёк на восемь дней и чтобы я не смел сожрать его раньше. Пакетики с салфетками на деле оказались витаминизированным порошком. Его можно было как растворять, так и просто высыпать в рот. Прямоугольники оказались питательными батончиками, они же «трупные батончики», как я сказал, не удержав язык за зубами. На что мне крайне строго пояснили, что это всё враньё. Трупы действительно утилизируют, но они идут на пасту для сервиторов, а рабочих кормят пастой строго из животного белка и растительных компонентов, о чём стоит отметка со штампом в углу каждого батончика и банки с питательной смесью. От строгих выверенных формулировок тянуло такой казёнщиной, что не очень-то и верилось. Но другого ничего не было, поэтому оставалось лишь надеться и поменьше думать. Меньше думать — это хорошо, особенно если не думать об архивраге, и свежезаученная молитва с этим хорошо справлялась.

Весь следующий день я занимался тремя вещами: пытался продраться сквозь тексты Экклезиархии[ 5] , боролся с голодом и занимался дыхательной гимнастикой, пытаясь отрешиться и скоротать время. Но чувство голода сильно мешало, его крайне подталкивало наличие доступной пищи. И даже мантра «трупный батончик, трупный» уже не столько вызывала рвотные позывы, сколько заставляла примириться с этим фактом. Хотелось заняться более активной подготовкой, но каждая попытка приседать вызывала головокружение и слабость. Поэтому приходилось ограничиваться ходьбой по комнате и элементами разминки.

Дядя сегодня пришёл, как обычно, незадолго до того, как уличная жизнь из размеренной, со стиркой, детскими криками и бегом, начинала переходить во взрослую, притенённую, с громкими пьяными разговорами и зажиманием доступных дам в тёмных уголках.

Но солнце ещё было достаточно высоко, чтобы его лучи, пробиваясь сквозь остекление, освещали улицы. В этот раз дядя не стал закрывать дверь, а остановился рядом, как будто приглашая меня прогуляться. Я не сразу понял и не мог поверить, что дни моего затворничества сочтены. Натянув сандалии — они были единственной обувью в помещении, подходящей мне по габаритам, — я направился на улицу.

Мы шли вдоль парапета нашего барака. Дядя специально шёл медленно, то ли не желая меня нагружать, то ли давая возможность всё разглядеть получше. Мы привлекали внимание. Окружающие то и дело оборачивались или останавливались, чтобы получше нас разглядеть. Часть из них здоровались с дядей, тот в ответ кивал, реже жал руку. Но в основном разглядывали меня. Даже стало казаться, что повязка придаёт мне вид бравый и лихой.

Чем дальше мы шли, тем больше я начинал замечать детали, которые не мог увидеть в щёлку приоткрытой двери. Почти у всех одежда была латаная-перелатаная, большая часть людей носила рабочие костюмы и спецовки, и женщин это касалось в той же мере, что и мужчин. К тому же часто одежда была не со своего плеча. Возраст сооружений был заметен везде. Сколько нужно было тереть поручни руками, чтобы оставить на них глубокие волнообразные выбоины? Непонятные системы на крыше пестрили следами некачественного ремонта. Да, жизнь продолжала бурлить, но всё чаще, вглядываясь в лица, я замечал некую опустошённость. Люди скорее не жили, а пытались «довыжить» отпущенный им срок.

Мы вышли из улицы и направились к круглому зданию, запирающему выход из грота. В обе стороны от него и к нему тёк обильный ручеёк путников. Обернувшись, я понял, что поселение представляет из себя квадрат в три ряда бараков, формирующих две улицы. С самой дальней части нагромоздились здания, врезанные в скалу. Меня одёрнули, и мы продолжили путь к круглому зданию.

Первое, что бросилось в глаза, когда мы подошли ближе, — это массивные гермоворота. Они были раскрыты, люди беспрепятственно заходили и выходили. Но самым занимательным был череп, вписанный в шестерню. Он был искусно вмонтирован в середину и сейчас разделён пополам. Это был первый знак интересующего меня культа.