Красноармеец Горшечников

– Бойкий шпанец, - подтвердил второй.

Корнет сначала ухмылялся. Потом лицо его стало под цвет закрученных усиков - изжелта-белым.

– Душно тут, - сказал он высоким неестественным голосом.
– Я на улицу пойду.

Старший Злоклятов кивком отпустил сына.

– Никак не привыкнет, - заметил Пасюк.

– Надо было его раньше у матери отбирать, - Злоклятов поморщился.
– Испортила парня.

Пасюк оставил Гарьку и отступил, вытирая со стёкол очков кровавые брызги.

– Повторяю вопрос: пополнялся ли ваш отряд новыми бойцами?

– У вас что - уши законопачены? Сказал же, не знаю ничего.

– Бросьте его, - посоветовал Злоклятов Пасюку.
– Отряд у Снейпа небольшой. Если нападёт ещё раз - не останется никакого.

– Григорий Гойлов прибыл!
– гаркнул молодой казак богатырского вида, щёлкая каблуками на пороге.

– Отведи этого в тюрьму.

Гарька до дверей держался прямо. На улице его повело, зашатало; он ухватился за рукав казака, чтоб не упасть.

– Не чепляйся, - буркнул тот, тычком поставил Горшечникова прямо.
– Сам пойдёшь аль прикладом погнать?

Гарька зашагал по улице, переставляя тяжёлые, свинцовые ноги - левой-правой, левой-правой… вот и тюрьма - длинный серый сарай.

– Вот твоя фатерка, - сказал Гойлов с хохотком.
– Располагайся с удобством.

– Пустоватая квартирка-то, - усмешечкой же ответил Гарька.
– Где ж соседи?

– На столбах болтаются, ворон кормят. Скоро и тебя туда же, - казак закрыл дверь, задвинул засовом.

Гарька лёг в угол, на охапку прелой соломы, под маленькое, в кулак, окошко. Глаза защипало от жалости к себе. Умрёт вот эдак, и никто не узнает; сгинет Горшечников, будто и не было его. Слёзы застревали в щетине небритых щёк.

Стукнула дверь. Гарька сел, быстро утёрся, потянулся застегнуть пуговицы на гимнастёрке - не нашёл ничего, кроме оборванных ниток.

Гойлов волоком втащил человека, кинул в угол рядом с Горшечниковым.

– Серафим!
– ахнул Гарька.

Рубаха на спине Чернецкого почернела от крови. Пошевелившись, он тихо застонал.

– Вот ведь тварь живучая, - удивился казак.
– Триста плетей, а всё никак не сдохнет.

– Мы ещё всех вас похороним, гады белопогонные!
– Горшечников гордо повёл подбородком.

– Захочу - сапогом тебе в морду двину, - предупредил Гойлов.

– Я тебя не боюсь!

– А если ему?
– казак кивнул на Чернецкого.

– Не надо, - попросил Горшечников.

– То-то!
– довольный Гойлов захлопнул за собой дверь.

– Гарька, - прошептал Чернецкий.
– Тебя каким ветром?

– В плен попался.

– Скверное дело.
– Серафим поднялся на локтях. Слипшаяся грива закрывала лицо, не блестели золотые кольца в ушах - вырвали с мясом.
– Я у Безносого уже… не знаю, сколько, счёт дням потерял. Уж лучше бы повесили, сволочи, или зарубили, как товарищей.

– Допрашивают?

– О чём меня спрашивать? Я ведь месяц как из отряда ушёл, сам ничего не знаю. Так, Злоклятов забавляется… Он вроде кота - мучить ему интересней, чем убивать. Сам вот рассказывал кое-что, - Серафим усмехнулся распухшими губами.

– Про комиссара нашего, про Севера.

– Значит, Снейп всё-таки шпион, - похолодел Гарька, вспоминая слова Злоклятова.

– Дурень ты. Был бы Снейп шпион, давно бы весь отряд полёг. Нет, Злоклятов о жизни его рассказывал, - тут Серафим и вовсе засмеялся.

– Разве они знакомы?

– Встречались когда-то. Мир тесен. Эх, Гарька… если живы останемся, я бы к вам вернулся. Воевать мелким отрядом - что кота стричь: шуму много, толку мало, - Серафим подёргал разорванную мочку.
– Сладкая она, вольная жизнь, а толку в ней нет. Все дни как один. Дерёшься - не знаешь, за что, и незнамо за что умираешь. Накушался, довольно. Не хочу больше.

Гарька повздыхал над развороченной спиной Чернецкого. Помочь не мог - не то, что лекарств, и воды тут не было. Серафим не стонал, только глаза наливались кровью от боли. Как стемнело, впал в забытьё и понёс околёсицу.

Ночью к окошку пришла баба - та, что звала убитого Мыколку, зашептала:

– Хлопчики! Пойду я с этого клятого села. Ничего у меня нет, один был сын, и того погубили. Не передать ли кому весточки от вас?

– Мамаша, - Гарька осторожно глянул на дверь.
– Хутор Кадухин знаешь?

– Как не знать?

– Ступай туда, к комиссару Северу. Передай, что Гарька Горшечников и Серафим Чернецкий тут погибают. Ещё скажи: отряд Безносого со всеми тачанками и полевым трехдюймовым орудием собирается на Некрасовскую. Запомнишь?

– Три дюмы, - повторила баба.
– Ой, лышенько…

На улице послышались пьяные голоса. Баба, как серый дым, растворилась в сумерках.

– Не дойдёт, - сказал Чернецкий.

– Бабы - они ловкие, - вздохнул Гарька.

С утра Гойлов принёс им воды, в обед - котелок жидкой похлёбки на двоих.

– А ложка?
– крикнул Гарька запоздало.

– Жри так, - откликнулся Гойлов.

Варево пили прямо из котелка.

На допрос их не вызывали.

К вечеру привели ещё одного постояльца - молодого тонкошеего красноармейца, посланного Шабленко в разведку.

– Что за люди!
– сказал он, усаживаясь на солому.
– Звери, а не люди. Станичных порют на площади; двоих суток в станице не пробыли, а уж все столбы увешаны… Видно, и нам не жить.

– Ну, пошла слеза, закапала, - проворчал Чернецкий.
– Ещё не драли, а он уже за жопу держится.

– Страшно, - признался красноармеец.

– Не страшно у мамаши на печи.

– По нонешним временам и там не спасёшься, - солдат опустил голову на солому.
– Ох, знобит меня…

В окошко вползали струйки синего махорочного дыма - Гойлов смолил «козью ногу».

– Зачем ты к Безносому воевать пошёл?
– спросил Гарька от нечего делать.

– А я у Люциан-Афанасича в германскую ординарцем был, - откликнулся так же скучавший Гойлов.
– Стал быть, куда он, туда и я.

– Из богатеев, верно?