Красноармеец Горшечников

Он покосился на Георгину. Та скучливо смотрела на дорогу. Ромка досадливо тряхнул головой.

– Ты бы чуб подрезал, - посоветовала Георгина.
– А то, как конь - чёлка до носу. Ещё хвост осталось отрастить, и можно переходить на овёс.

Долгодумов засмеялся. Горшечников хмыкнул, сочувствуя другу.

В последнее время Ромка завёл себе шпоры невиданной длины и изгибистости, с зубчатыми колёсами, ясными, как Вифлеемская звезда, привесил на темляк шашки золотую кисть и даже шею начал мыть. Куда против него чернявому, носатому Северу? А вот поди - на блестящего Улизина непонятная Георгина даже не смотрела.

– Жид наш комиссар, точно жид!
– заговорил Ромка будто просто так, от безделья.
– В нашей станице оккупационные войска стояли. Всякого германца я повидал и ответственно заявляю: немцев с такими носами в природе не бывает!

– Природа многообразна, - наставительно сказала Георгина.
– Вот слышал ли ты, к примеру, про динозавров?

Шашка дрогнула и впилась в ромкин палец. Улизин, чертыхнувшись, бросил её в ножны, затряс пораненной рукой.

– Жаль, йода нет, - сказал Гарька.

– Да заживёт!
– отмахнулся Ромка.

– Был у меня дядька, - издалека начал Долгодумов, - и вот как-то ободрал он палец рашпилем. А у нас ведь знаете как - народ гигиены не понимает. Замотался тряпкой и пошёл.

Ромка сунул палец в рот и исподлобья зыркнул на Новила.

– Ну? Не помер ведь.

– Помереть не помер, а палец отгнил.

– У меня есть йод, - Георгина полезла в свою торбу.
– И бинты.

– Спирту нет?

– Есть, но его я тебе не дам.

– И как у тебя там всё помещается?
– проворчал Гарька.
– Волшебная она у тебя, что ли?

– Рациональное распределение вещей в пространстве, - Георгина тронула повод и вскоре поравнялась с комиссаром.

Ромка скрипнул зубами.

– Успокойся ты, - сказал Гарька.
– Мало ли девок на свете?

– До остальных мне дела нет, - буркнул Улизин.

– И давно?
– Гарька ухмыльнулся.
– То-то за каждой юбкой и волочился… Ромео.

– Чего обзываешься?

– Не обзываюсь я. Пьеса такая есть, про влюблённых, которые через свою любовь погибли. Вот и ты - сам на себя не похож, да было бы из-за кого. Георгина как Георгина. Чего тебе неймётся?

– Так спокон веку повелось, - сказал Улизин.
– В чужую бабу чёрт мёду кладёт.

– Мёд?
– встрепенулся дотоле дремавший Храпов.
– Где взяли?

– Тебе бы только пожрать, дядя, никакого понимания, - мрачно отозвался Улизин.

– Медок - это я понимаю, - от медвежьего зевка Храпова присели кони.
– Каждую ночь во сне миску мёда вижу. Проснусь да кукиш облизну, хоть не просыпайся.

– Гарька, позови её, а? Видеть не могу, как она вокруг комиссара вьётся, - просительно сказал Улизин.

Горшечников тяжело вздохнул. Вмешиваться ему не хотелось, но на что не пойдёшь ради друга? Он снова стал пробиваться вперёд.

Дорога пошла под уклон, кони побежали веселее. Из-за поворота дороги послышался топот.

– Одиночка, - сказал Лютиков, прислушавшись.

Навстречу отряду вылетел всадник, осадил взмыленного жеребца.

– Здорово, братва!

– Чернецкий, - комиссар вздохнул.
– Опять отлучился без спроса. Ты где был?

– В Заячий ездил.

– И зачем тебя туда понесло?
– удивился помполит.

– На разведку.

– В одиночку?
– Лютиков сдвинул брови.
– Серафим, у тебя девять жизней, что ли?

– Одна, зато неразменная, как волшебный пятак.

– Рискуешь даром. Пустой хутор, и без разведки знаем, - Север пожал плечами.
– Это у тебя от безделья.

– Нельзя мне без дела, - Чернецкий сверкнул зубами.
– Портиться начинаю. А хутор хоть и пустой, да не совсем. Кто-то сигнальную ракету пустил.

– Вот оно что… ты уверен?

– Деревянные пластины остались. Точно из-под ракет, сам такие пускал.

– Плохо, - комиссар помолчал.
– Думаешь, кто-то из своих?

– Думаю, так.

– Ладно, Чернецкий, вот тебе дело, - комиссар порылся в седельной сумке, достал пакет, туго перетянутый бечёвками.
– Нужно доставить сообщение в штаб. Заодно доложишь и о ракетах.

Лицо Серафима остыло. Он опустил глаза и сказал безразлично:

– Расстреляют меня за дезертирство.

– Шмелёву я давно про тебя написал, - ответил Север, помолчав.
– Но имей в виду: больше нарушать революционную дисциплину не дам. В случае неповиновения - арест и всеобщее презрение коллектива.

Чернецкий посмотрел на него и вдруг засмеялся.

– Ладно, шалить не стану. И в штаб поеду. Может, не сразу шлёпнут, а с оттяжкой.

Север покривился.

– Конечно, ждут-не дождутся, когда же к ним Чернецкий пожалует, чтоб немедля его расстрелять! Много о себе понимаешь. Про тебя давно и думать забыли. Пакет передашь генералу лично в руки. Если попадёшься врагу, что хочешь делай - хоть съешь его - а чтоб не прочитали!

Затем, наткнувшись на гарькин взгляд:

– Ты чего уши греешь, Горшечников? Кыш отсюда!

– Я за Георгиной, - насупился Гарька.
– Поехали, там Ромке… это… бинт нужен.

* * *

Станица, когда-то богатая, ныне походила на побитую жизнью бабу, которая под кем только не побывала; от былой красы остались одни руины. Стены домов покрывали рябины пулевых отметин.

В станице уже стояли полк Шабленко. Среди шабленковских Ромка к невероятной своей радости отыскал своих братанов - Федора и Жорку. Похожи они были, как две пули из одной обоймы, только Жорке полуха отхватило вражеской шашкой.

– Вы чего не писали?
– напустился на них Ромка.
– Рядом ходим и свидеться не можем!

– Ты разве читать умеешь?
– отшутился Федор.

– Ты ученьем ум не турбуй, - подхватил Жорка.
– Тебе вредно. Видишь, мозговая извилина наружу лезет.
– Он дёрнул Ромку за нитку, торчащую из будёновки.

У колодца гремели вёдрами казачки, румяные от натуги. Над всеми, как сосна над малинником, возвышалась молодуха - богатырского росту, со смоляною косой до колен, такой богатою, что невольно рука тянулась потрогать. На что Храпов был скромен с женским полом, и то не сдержался, задел мимоходом.