Красноармеец Горшечников

– Придумают же - черепа!

– Черепа были, - признался Чернецкий.
– Отец увлекался изучением религиозных культов дикарей, много путешествовал. Привёз с Борнео и из амазонской сельвы высушенные головы - трофеи туземных охотников.

– Пакость какая, - Гарька передёрнулся.

– Не говори. Я как-то их собрал и похоронил в саду - мать меня так отделала, что я неделю ел стоя. Не знаю, что теперь стало с оплотом древнего и благородного рода Чернецких. Хорошо бы местные крестьяне его спалили.

– А мать…

– Ещё до революции умерла. Верно, отравилась собственным ядом. Не женщина была, а скорпиониха.

Чернецкий закинул руки за голову и лёг в траву, мечтательно глядя в чёрное южное небо.

– Звёзды сегодня яркие, - сказал он, нарушая наступившее вдруг молчание, - вон, Регул светится...

– Серафим, а долго нам тут ещё оставаться?

– Соскучился, что ли?

– Неправильно это - сидеть без дела.

– Дел у нас ещё будет, Гарька… не переделать, столько дел. Пусть бойцы наберутся сил, недолго нам отдыхать осталось.

Воздух был напоен ароматом левкоев и душистого табака. Хитроумная Пассионария соорудила вокруг клумбы загородку из колючей проволоки, чтобы козы не добрались до цветов.

Чернецкий поморщился.

– Когда вижу колючую проволоку или решётку, у меня душа зудит.

– Из-за Безносого?

– Какие у Безносого решётки? В сарай запрут, и ладно. Я во время германской попал в плен к немцам. Сидел в Ингольштадте - крепости для особых заключённых… для неспокойных, - Серафим невесело улыбнулся.
– Славное место. Решётки на окнах толщиной в два пальца, охранников больше, чем пленных. Полтора года там просидел, бежал в семнадцатом, в компании с одним анархистом. Бесшабашный был парень. Жаль, его в семнадцатом матросы из-за девки убили.

– Почему ты в анархисты подался?

– Симпатична мне эта идеология. Не люблю властей. Однако должен признать, что анархизм в России не имеет большого политического будущего. Вот в душе - в душе наш человек испокон веку анархист.

– А в партию думаешь вступать?

– В которую?
– Серафим усмехнулся.

– В нашу!

– Подумаю. Если моя это партия - вступлю. Как Фурманов * 12. Нет - стало быть, нет.

– Сам же говоришь - у анархизма нет будущего.

– А у меня разве есть?

– Конечно, - сказал Гарька дрогнувшим голосом.
– Ты что, помирать надумал?

– Нарочно нет, но в бою беречься не намерен.

– Ты не боишься смерти?

– Я в госпитале помереть боялся. Болезнь, тряпки, вонь, духота… Никому ты не нужен, валяешься на своей койке, как падаль. Выжил - ладно, умер - эка невидаль. Помирать - так красиво, на скаку!

– Зря ты так, Серафим. Жизнь - хорошая штука, - Гарька поднялся, стряхнул с галифе приставшие травинки.
– Пусть бывшие погибают, а мы останемся.

Чернецкий, не отвечая, раскурил папиросу. Горшечников постоял рядом и пошёл к дому. Ветер снова зашелестел листвой, и Гарьке показалось, что до него донеслось: «Может, и я - бывший».

* * *

Георгина взбежала по лестнице, постояла, переводя дыхание. Внезапно передумав входить, повернулась, сделала шаг вниз. Опять передумала, решительно распахнула дверь, пробежала через гостиную, не обращая внимания на сидевших в ней, и, стукнув для порядку, вошла в комнату комиссара. Север сидел за столом, задумчиво глядя в разложенную перед ним книгу; на папиросе, зажатой между пальцев, успел нарасти столбик пепла. Завидев Георгину, Снейп приметно смутился, бросил книгу в ящик стола и поспешно задвинул его.

– Чего тебе?

– Мне бы моё дело… выписку.

Север удивлённо приподнял брови.

– Оно у Лютикова. Сейчас принесу.

Георгина дождалась, пока он уйдёт, шмыгнула к столу и выдвинула ящик, предвкушая сатисфакцию за насмешки над акмеистами.

Книга оказалась на английском - должно быть, из чемодана того самого шпиона-путешественника, которого нашёл Гарька.

– Havelock Ellis, «Studies in the Psychology of Sex», - прочла Георгина шёпотом. Английский она едва помнила.
– «Analysis of the Sexual Impulse, Love and Pain, The Sexual Impulse in Women».* 13

Сосредоточенно сдвинув брови, она продиралась сквозь полузнакомые, сложные слова. Вдруг уши её запылали. Захлопнув книгу в ящик, как кусачего скорпиона, она отскочила к окну.

Вернулся комиссар.

– Держи. Ты почему такая красная?

– Жарко, - прошептала Георгина.

– Что?
– не расслышал Север.
– Для чего тебе дело?

– Думаю переводиться в другой полк.

– Куда?!
– комиссар выхватил дело из её рук.
– Живо выходи из комнаты!

Растерявшаяся Георгина позволила вытеснить себя в гостиную, где Филипп Филиппович играл в шашки с Ромкой. Гарька наблюдал за ними, подперев голову руками.

– Права не имеете мне отказывать!
– звонко крикнула Георгина.

Все повернулись к ней.

– Повторяю: никуда ты не пойдёшь! Я подпишу распоряжение, что под угрозой ареста запрещаю тебе покидать расположение отряда. Нарушение приказа буду считать дезертирством.

Георгина вспыхнула от злости.

– А если вам Шмелёв прикажет меня отпустить?

– Прикажет - отпущу.

– Прикажет! Разрешите идти?

– Не разрешаю!

– А я всё равно уйду! И сажай меня под арест, если хочешь! Мать с отцом под замком не удержали - и тебе не удержать!

– Колобок какой выискался, - процедил покрасневший Снейп.
– Я от бабушки ушла, я от дедушки ушла! Ты зачем в армию явилась, за народное дело воевать или капризы свои бабские лелеять? Если ты мужика тут ищешь, так и скажи, я тебя хоть куда переведу в двадцать четыре часа, чтоб не разлагала мне личный состав.

От внезапной обиды глаза Георгины налились слезами. Слов не нашлось - сделав шаг вперёд, она влепила комиссару звонкую пощёчину, вылетела за порог, хлопнула дверью так, что сотряслись стены.

– Динамитная женщина!
– только и вымолвил потрясённый Филипп Филиппович.

– Это она любит, товарищей колотить, - подтвердил Ромка.
– Уж сколько раз я от неё по морде получал! Сама маленькая, а свирепости на волчицу. Как другую бабу почует, так сразу…

– Иди отсюда к чёртовой матери, Улизин.
– Комиссар потёр щёку.
– Делать нам больше нечего, как про твои похождения слушать. Выискался тоже кавалер Фоблаз.

– Кем он меня обозвал?
– спросил Ромка, спускаясь по лестнице.
– Обругал, что ли?