Красноармеец Горшечников

– Ну вот, - произнесла Флора с нарочитой весёлостью, - а я думала, что ты меня не одобряешь, как эта ваша девочка.

– Какая девочка?
– не понял Гарька.

– Кудрявая такая, с веснушками. Хорошенькая. Роза, кажется.

– Георгина! Это не девочка, - обиделся Горшечников.
– Это наш пулемётчик. Очень подкованный товарищ, между прочим.

– Кони у вас подкованные… Если бы её причесать и приодеть, ты бы удивился. Должно быть, она сердится на меня из-за вашего комиссара, и совершенно напрасно.

– Вот ещё, из-за комиссара! Он ей даром не нужен. Она так и сказала: тонуть будет, руки не подам! А вам он, стало быть, не интересен? Серафим, конечно, авантажней.

Совсем рядом грохнул выстрел. Флора вздрогнула, расплескала чай.

– Стреляли, - Гарька вскочил.
– Я посмотрю.

– Не ходи. Вдруг бандиты?

– Ничего, если и так, - покровительственно сказал Горшечников.
– Я бандитов не боюсь. Пусть они меня боятся. Можно через окно?

Флора кивнула.

«И чего я трепетал?
– удивился Гарька.
– Девушка как девушка. Ну, красивая. Мужа ей надо хорошего, а то не знает, к кому прислониться, бедная».

Он выскочил в окно и врезался в стоявшего под окном Серафима.

– Ты откуда?
– Чернецкий поднял глаза на силуэт Делакур, прижавшей руки к груди.
– Проворен ты, братец. Всех нас обошёл.
– Изумление Серафима до того польстило Гарьке, что он хотел не признаваться, как всё было на самом деле, но тут же устыдился.

– Вымок я. Она меня чаю выпить позвала. Ты что, Серафим?! Разве я ей пара? И вообще, я другую люблю.

Из темноты показался Храпов. Лохматый серый Зуб, сердито ворча, мотал в пасти какую-то тряпку.

– Убёг, - сказал Храпов, вытирая красное лицо.
– Вот Зуб клок ему из штанов выдрал, да проворен оказался, подлюга - скакнул через забор, и поминай как звали.

– Что там?
– дрожащим голосом спросила Флора.

Соседнее окно с треском распахнулось, показался Север в расстёгнутой рубахе, с браунингом в руке.

– Серафим, зараза, ты стрелял?

– С ума съехал?

Комиссар начал что-то говорить, вдруг, не закончив, повалился назад.

– Ах, чёрт!
– сказал Чернецкий.
– Это ведь в него стреляли. Не иначе, языком кого оцарапал. Пойдём, Хмуров, поглядим. Гарька, ты куда?

Горшечников устремился на улицу, на ходу вытаскивая наган: между сплетений виноградных лож и досками забора ему почудилось белое пятно. Он полез через забор; мешал наган, лозы цеплялись за штаны. Выругавшись, Гарька сунул наган обратно в кобуру; в этот миг застучали копыта, и кто-то, закутанный в чёрное, проскакал мимо на белой лошади.

Горшечникова схватили за ногу и потащили назад.

– От шальной!
– приговаривал Храпов.
– Ежели б он выстрелил в тебя, дурня?

– Я его видел!

– Что ты видел?

– В чёрном… на белой лошади…

Храпов только рукой махнул.

* * *

Ещё не было девяти, но от вчерашнего ливня не осталось и следа; только под акациями ещё не высохла лужа. Грязный белый козёл напился дождевой воды, покосился на Горшечникова змеиным глазом.

– Не шали!
– предупредил его Гарька.

Козёл тряхнул репьястой бородой. На летней кухне шумели: Олёна прогоняла очередного дежурного, Долгодумова.

– Уж я знаю, какой из тебя повар, - ехидно выговаривала она.

– Только и попросила чаю заварить, так у тебя котёл взорвался.

– Я не виноват. Кто-то в дрова динамитную шашку положил, - сопротивлялся Новил.

– И кто же этот «кто-то»? Барон Врангель подкрался?

– Ты Севера не видел?

Гарька уставился на Георгину, потом сообразил, что в ночном происшествии она участия не принимала.

– Он в госпитале.

Георгина схватила воздух ртом и вцепилась в калитку обеими руками.

– Что с ним?

– Кто-то в него стрелял ночью.

– И… что? Как?.. Он жив?

– Вроде жив. Он ещё в окошко выглядывал, был в сознании, а потом - брык!

– Куда - брык?! Что значит - брык?!
– закричала Георгина.
– Что ты мямлишь, Горшечников? Я тебя русским языком спрашиваю - что с Ксаверием?

– Живой он, - сказал Лютиков с улицы.
– Немного голову оцарапало. Была бы Померанцева тут, перевязала бы на месте, но она в госпитале, помогает докторам.

– Гарька, - зашептала Георгина, наклонившись к Горшечникову, - сходи к Померанцевой, ради Бога. Посмотри, как он там.

Гарька понял, что дело серьёзное: на его памяти Георгина ни разу не поминала бога.

– Сейчас сходим, Ромка только кашу доест.

– Как можно думать о каше, когда человек погибает?

– Ты что?
– Гарька с изумлением глядел на слёзы, текущие по щекам подруги.
– Да что ему сделается, Северу твоему? Хочешь, пойдём вместе.

– Вот ещё, не хватало!
– Георгина вскинула голову.
– Не дождётся он, чтобы я за ним бегала!

– Чудишь, подруга, - вздохнул Горшечников.

Ромка с охотой согласился пойти с другом. Хмуров, не раз навещавший Померанцеву, подсказал им, как добраться до госпиталя, но, оказавшись на месте, друзья растерялись. Гарька пошарил глазами по вывескам, состоявшим из непонятных словесных огрызков, точно их составлял заика - нар… пром… раб… быр… дыр… - и, отчаявшись найти нужное, обратился к худенькой ясноглазой девочке.

– Вам туда, - девочка показала за мохнатые кусты.
– Пойдёмте, провожу.

За кустами обнаружилось длинное кирпичное строение - госпиталь.

Раненых и больных было много; в палатах люди не помещались, лежали в коридорах и даже в саду. Между кроватями и топчанами сновали сестрички с измученными лицами. Девочка провела Гарьку в комнатушку размером со шляпную картонку. Помещались в ней ровно одна Померанцева и стул с комиссаром Снейпом. Серафим Чернецкий устроился на подоконнике, свесив ноги в сад.

На паркете возле окна красовалось жирное чёрное пятно.

– У нас зимой тут железная печка стояла, - объяснила девочка.
– У, гадина проклятая! Грела на копейку, а чадила на рупь. Мы её теперь на двор выкинули.

Померанцева перевязывала комиссару голову. Тот сидел со смущённым видом.

– Стоило возиться из-за такой ерунды. Лютиков бы перевязал, и ладно. Какого ты лешего меня сюда приволок?
– фыркнул он на Серафима.

– Вот тебе вместо «гран мерси, мсье Чернецкий, за своевременную доставку до лазарету», - пожаловался Серафим.
– Сволочь ты неблагодарная.