Крепость на Пристанской

В избу вошла Тася.

— Мне с тобой поговорить надо, наедине.

Голос у ней тревожный.

— Говори. — Валя уже поняла, что речь пойдет о Петре. — Хозяйка ушла, а от Евдокии Егоровны у меня секретов нету.

— Знаешь что? Сегодня у колодца Машка Портниха девкам хвалилась: дескать, Петр твой ей проходу не дает. Дескать, жена, ты то есть, надоела ему. Только ты не обращай внимания. Ты же знаешь, она ж трепушка, вруша.

— Может, и не врет.

— Да ты чего?

— Хватит об этом! — с неожиданной злобой выдохнула Валя. — Хватит, слышишь!

Сильно упрашивал Валю Петр, чтобы простила. И клялся, и зарекался, и плакался. Говорил, что понять не может, как приключилась с ним такая оказия скверная. Машка, мол, бражки графинчик подсудобила. Выпил и… Но Валя кончила с Петром, будто отрубила. Она снова перебралась с Евдокией в комнату при клубе.

Месяца через два после того пришло Вале письмо от Петра. Сообщал он, что в Яровой живет, хотя Валя и без его письма знала об этом. В колхозе плотником.

«Спроси у людей, всяк подтвердит, что совсем ладно роблю теперь. Еще в том месяце подлечился у врачей и не пью. И теперь тока окончательно понял я, Валюша, что мне без тебя, ну никакой жизни нету».

А потом пошли разные ласковые слова, которые прежде-то Валя от него и не слыхивала.

На другой день — второе письмо прибыло, на третий — третье и — пошли, почти каждый день.

Ответила ему только раз:

«Я крепко-накрепко решила свой семейный вопрос, Петр, и на попятную не пойду. Терпела, пока не променял меня… Уж этого-то я простить не могу».

Не простит. А может быть, когда-нибудь и простит. Ведь сердце у ней доброе.