Крепость на Пристанской

— Хватит смеяться. Убирайся!

— На меня-то ты чего сердишься, Валя?

Он взял ее за руку.

— Отстань!

— Ух, вреднюга!

— От вреднюги слышу.

Он все же уговорил ее присесть «на две минутки». Она сидела насупленная, он улыбался.

— Забьют тебя, Валюша, без меня.

— Это как понять?

— А натурально. Вот хотя бы сегодня. Таскал бы он весь вечер Таську, а ты бы возле прыгала. Вечерков пять попрыгаешь и — конец от нервенности.

— Нервенность. Нет такого слова.

— И ведь никто не поможет. Девки разве справятся с таким дылдой. А парни у нас хужее девок. Милиции здесь днем с огнем не сыщешь. И вышибалов тоже нету. Ты слыхала, что до войны в некоторых рабочих клубах были вышибалы. Правда, назывались они швейцарами, а на самом деле были самыми натуральными вышибалами. Пьяниц и драчунов вышибали.

— Нам не дали ставку вышибалы. Я просила специально для тебя, но мне отказали.

— Ты смотри у меня! — погрозил Петр и обнял ее.

— Не лезь!

Она сбросила его руку и встала.

Петр нахмурился. Он был недоволен собой: как-то по-дурацки вел разговор с Валентиной. И каждый раз так. Хочет по-серьезному, а получаются одни насмешки. Сегодня он остался в клубе не зря, у него большой разговор с Валентиной. Но как начать, чтобы получилось серьезно и «трогательно»? Помогла Валя, она сказала:

— Я спать хочу, иди домой. Чего попусту языками молоть.

— У меня разговор к тебе.

— Ну!

— Я про то же, что и прошлый раз. Выходи за меня.

Он быстро, резко вдохнул и глянул на девушку. Какая-то тень легла на ее лицо, появились складки между бровями. Петру уже было ясно, что она не скажет ему ничего радостного, но он все же спросил:

— Ты как?

— Разве можно так сразу.

— Почему сразу?

— Конечно, сразу, — повторила она упрямо. — Ты меня не знаешь, я тебя не знаю.

Вале шел двадцать пятый год. Еще никто никогда не сватал ее. Петр был первым. И она была благодарна ему за это.

Ей нравилось, что Петр силен и работает играючи, посвистывая. За какие-то два-три месяца он многое сделал в хозяйстве своей тетки — старушки, колхозной птичницы, у которой жил: поставил новые ворота, подремонтировал палисадник, переложил очаг, покрасил горницу.

Последнее время она все чаще и чаще думала о нем. Вспоминала его басовитый голос, развалистую походку, беспечную, слегка насмешливую улыбку и грубоватый, громкий смех — смех сильного мужчины. Просыпаясь ночью, улыбалась, чувствуя какую-то большую неосознанную радость. Дивилась: «Что такое?» И тотчас приходила догадка: «Петр!» Краснела, суетилась и нервничала, когда он приходил в клуб. Подружки замечали все это, посмеивались и говорили: «Вон твой идет».

Но она еще плохо знала Петра и почему-то побаивалась его. Валя и раньше влюблялась, но-никогда не боялась мужчин, в которых влюблялась. Уж не дурное ли это предчувствие? Не из тех ли людей Удилов, кто женится в каждой деревне? Встретив на улице тетку Петра, завела с ней осторожный разговор: где, мол, у твоего племянника жена, много ли детей у него. И опять мучительно краснела, тушевалась. Но, к счастью, старуха была не очень догадлива. Она ответила, что «Петька холостой ишо».

Долго не спала Валя. Щемящая тоска брала ее. Только спустя некоторое время поняла причину этой тоски: Бойкин. Часа четыре назад, когда еще шло кино, вспоминала она разговор свой с Бойкиным, бригадиром колхоза. Мельком, случайно вспомнила, но осталось гнетущее чувство.

Бойкин приходил вчера вечером, когда все ушли из клуба и Евдокия Егоровна улеглась спать. Вызвал Валю в зал и, усадив у печки, завел пошлый разговор. Лапал ее, тяжело дыша винным перегаром, и все тянулся к ней толстой красной рожей.

Бойкин бригадирствует года два. А до этого председателем колхоза был. Сняли за что-то. В городе оставил жену свою. Говорят бабы, путался он с колхозницей-разведенкой. Потом к Вале вздумал переметнуться. Полгода навязывается с любовью. Еще перед новым годом предложил:

— Давай дружить будем.

— А мы и так дружим.

— Я говорю о дружбе, какая промежду мужчиной и женщиной бывает, дуреха.

— Не все ли равно с кем дружишь — с мужчиной или с женщиной.

— Не крути. Будто не понимаешь о чем говорю. Ишь ты!

Он погрозил пальцем, далеко отставив нижнюю мокрую губу. По этой мокрой губе Валя поняла, что Бойкин порядком-таки наклюкался.

Она выгнала его тогда. Думала: трезвый раскается. Но через-три дня он снова пришел и, хотя был трезв, говорил то же, что и пьяный.

Пристает, а ни разу не сказал: давай поженимся. Конечно, не пошла бы за него, на черта он ей нужен. Но все же не сватает, а лезет. Вчера сказал:

— Выпендриваешься. Забываешь, что от меня зависишь. Мою бригаду обслуживаешь.

И так это не добро поглядел на нее.

Она стала думать о Петре и вскоре уснула.

В другой раз Петр заговорил о женитьбе в начале июня. До этого он только однажды разговаривал с Валей — Первого мая. Подошел, поздравил с праздником и тотчас ушел. У Вали после этого испортилось настроение. Ее обидело, что он так просто отказался от своего намерения жениться на ней. Она бы и Первого мая ответила ему отказом. Но все же молчание было для нее оскорбительным.

Они сидели на скамье у клуба. Был первый час ночи. Спала деревня. На небе среди туч торчала желтая половинка месяца.

— Говорят, ты на пароме работаешь? — спросила Валя.

— Там устроился.

— Нравится?

— Работа как работа.

Помолчали. Она вздохнула, и он вздохнул. Петр смотрел на нее с любовью; она не видела его лица, его глаз, но чувствовала. Было как-то неловко, тревожно, и Валя сказала первое, что пришло в голову:

— Собака где-то тявкает.

— Со сна, наверно.

— Все спят, даже собаки. Пора уж и нам домой. Пошли что ли, — добавила она, а сама все не вставала.

— Валя?

— А.

— Когда ты перейдешь ко мне? — спросил он прерывистым шепотом и похолодел.

Она опустила голову. Не отвечала. Но Петр уже понял: отказа не будет. Он взял ее руку. Рука девушки была покорной, робкой.

Прошлый раз страшно огорчился он. А теперь даже доволен был, что не тогда, а сейчас согласилась она: хорошо ведь в самом деле, когда девушка не торопится. Ему сейчас решительно все нравилось в ней.

2