Крепость на Пристанской
Шрифт:
Когда Леонид, не знавший толком Семена, заговорил о поездке на Украину, Яшка усмехнулся: «Нашел кого!» Но тут же возразил сам себе: «А почему бы и нет? У тихоней-то еще лучше получается. И этот не будет байды бить».
— Уж так любят мужчины поговорить, когда подвыпьют, — умиротворяюще заговорила Алефтина и налила водки. Все выпили, кроме Семена.
— Неужели вы такой слабый? — спросила она.
Нет, Семен не хотел быть слабым и одним махом опорожнил толстопузую рюмку водки. Голова стала вовсе тяжелая, как чугун с картошкой, ноги будто ходули, а руки неловки и длинные. Семен нес какую-то несуразицу,
— Сеня, друг! — крикнул Яшка, обнимая Семена. — Пей! Все одно подохнем к чертовой матери! И отпеть будет некому. Да и теперь никого не отпевают, кажись. Что жизнь человеческая? А? Не успел родиться, как подыхать надо. И как бы я ни жил — хорошо ли, плохо ли, сам копейку свою отдавал иль у других из карманов тянул, все одно мне одна цена.
В будущем! В будущем!! Уложат меня о гроб, поедят меня черви к… матери. А потом на месте кладбища дома иль чего другое построют, сейчас строют, и — амба. Был я иль не был я?
— Вы не хотите ехать со мной? — спросила Алефтина, и чувственные губы ее недовольно поджались.
«Все одно подохнем». Зря Семен ишачит с утра до ночи, мозолит руки. Будто бы нельзя по-другому добывать деньги. Он съездит с Алей. Эх, если бы вместо нее была врачиха Елена Мироновна!
Все последние вечера, работая у дома на Луговой, он видел эту строгую, милую женщину, и она очень нравилась ему. Семен фыркнул: чтобы Елена была здесь — это невозможно. Елена — и перепродажа фруктов! Мысли эти появились и тотчас исчезли, и захотелось Семену быть таким же лихим, как Яшка и Ленька. Потом он и сам себе стал казаться необычайно ловким, таким удачливым, таким предприимчивым.
— Я согл… согласен.
— Вот молодчина, — похвалил Леонид, а Аля обняла его и притянула к себе.
— Во… так… эт… сам, — пробормотал Семен. Язык у него уже совсем не двигался.
— Эх, ты!.. — улыбнулась девушка.
— Эт… самое…
— Пусть полежит, — сказал Леонид, — а мы с Яшкой сходим. Ты погляди за ним.
— Уж погляжу.
Когда парни ушли, Алефтина сказала:
— К девчатам поперлись.
— Ты тут? — спросил Семен, глядя осоловелыми глазами на девушку.
— Тут, — усмехнулась она. — До чего же ты слабый.
— Я сла… слабый? Как… как ты сказала? Я слабый? А я вот могу еще все делать, даж тебя обнимать.
Семен обнял ее и поцеловал в волосы, так по-дружески.
Алефтина прижалась своей жаркой щекой к щеке Семена и не то бормотнула что-то, не то простонала и стала целовать его грубо и жадно.
5
Первое, что ощутил он, проснувшись в воскресенье, это страшную стыдобу. Слабость будто при тяжелой болезни, разбитость и какая-то странная режущая боль в голове, заставляющая его вздрагивать и кривиться, — все было ничто в сравнении с этой страшной неотвязной стыдобой.
Мать куда-то ушла, и Семену пришлось встать, когда в окно постучали. Он распахнул створки и увидел Алефтину, она улыбалась ему нахально и многозначительно.
— Гостей не ждешь?
— Заходи, — уныло пригласил он и подумал: «Боже ж ты мой!»
Она вошла легко, пританцовывая.
— Приветик!
— Здравствуйте!
— Ой, какой ты сегодня ста-рый.
— Что ж делать…
—
Не брит. Фи! Не интересный.Она ждала, когда он обнимет ее.
— И глядит как медведь, вылезший из берлоги. Разве так встречают?
— Аля, я хотел, знаете ли, сказать… Я вчера, знаете ли…
Он конфузился чуть не до слез.
— Что? — она помрачнела.
— Мм…
— Ну, говори.
— Я виноват, — бормотал он, понимая, что виноват ни чуть не больше ее.
— Получилось как-то не ладно.
— Так. Наконец, кое-что прояснилось. Вы со мной не поедете?
— Нет. Не по мне это дело.
— Это окончательно? Или после первой рюмки передумаешь?
— Окончательно, Аля.
— Ну что ж… — она прошлась по избе и остановилась у комода, на котором лежали дамские золотые часы, купленные Семеном в комиссионном по сходной цене.
— У такого жадины, как ты, и такие симпатичные часики.
— Нравятся?
— Говорю — симпатичные. — Она стала примеривать часы.
— Возьмите, если нравятся.
— А что? И возьму.
— Возьмите.
— А я и в самом деле возьму.
— Берите, берите.
«Будто плата за вчерашнюю любовь». Он поморщился, она заметила это и спросила:
— Жалко?
— Вовсе нет.
— Нет, так нет. А, знаешь, ты глуп как сто баранов.
Вечером пришел Яшка. Собака была отвязана и бросилась на него. Семен не успел крикнуть, собака не успела укусить — полетела, отброшенная Яшкиным сапогом, и забилась в конуру, повизгивая.
Яшка подошел к окну, поманил Семена пальцем, как манят маленьких.
— Выдь на минутку.
Семен вышел.
— Как делишки?
— Ничего.
— Слыхал я, что отшвартовываешься от нас.
— Не пойму, о чем речь.
— Память тебе отбило, видно. Забыл, о чем договаривались.
— А это о фруктах. Пустой разговор, слушай. И напрасно ты пришел меня уговаривать.
— Хм!
— А чужих собак, между прочим, бить запрещается по закону.
— Так! Вот что, много с тобой, с сукой, говорить не буду. Попомни: если будешь трепаться насчет меня… — Он погрозил кулаком.
Больше Семен ни к кому не ходил и все копошился по хозяйству. Еще много чего надо было сделать в доме на Пристанской, но Семена тянуло как магнитом к дому на Луговой. Он начал там строить веранду, большую — на пятнадцать квадратных метров, всю в стекле. Она была как раз напротив окна комнаты, где проживала Елена: не то, чтобы так требовалось в интересах дела, а просто ему хотелось этого. Елена частенько открывала окно и смотрела, как ловко Семен орудует топором и рубанком; Семену в такие минуты очень хотелось показать свое умение и силу.
Она спросила однажды, почему он избрал профессию столяра. Он ответил, что уж как-то так получилось.
А в действительности получилось не «как-то так». Еще будучи пятнадцатилетним мокрогубым школьником, влюбился он в кудрявую девчонку-одноклассницу, у которой отец был превосходным столяром. Девочка то и дело заговаривала о столярах, о мебели. И Семен стал уверять ее, будто любит столярничать и жить не может без таких вещей, как рубанок, фуганок. Позднее он поступил на работу в райпромкомбинат учеником столяра и полюбил эту профессию, по-настоящему.