Крепость на Пристанской

Проснувшись утром, Семен стал думать, как бы ему отвязаться от Ивана Кузьмича и не покупать железа.

Семен был уверен, что Иван Кузьмич и вороват, и плутоват. А это было вообще-то говоря не совсем так. Иван Кузьмич не брал чужого, но будучи от природы лентяем и охотником вкусно пожрать и выпить, он шел порой на грязненькое дельце — покупал что-нибудь дефицитное и сбывал с барышом. Кровельное железо он приобрел для своей собственной крыши, но потом раздобыл толь и обрадовался, что может сбарышничать.

Побродив по маленькому чистенькому Каменногорску, Семен решил все же увезти проклятое железо и, зайдя в столовую возле базара, договорился с проезжим шофером, что в полдень они погрузятся и уедут.

Оставалось еще некоторое время, и Семен завернул на базар — большую огороженную площадь с торговыми рядами вдоль заборов. Близ входа он увидел Леонида Сысолятина и его мать, они продавали рыбу. Возле них образовалась очередь человек в десять. Из-за этой очереди Семен не сразу заметил Сысолятиных. Мать Леонида орудовала как заправская торговка и, по всему видать, была довольнешенька, а Леонид брезгливо поджимал губы. Семен быстро пошел обратно, но Леонид заметил его, догнал и спросил грубо:

— Ты?

— Я.

— Зачем приехал?

— Взял отпуск и вот… решил проехаться.

— Очень мило с твоей стороны. Кто у тебя тут?

— А никого кроме тебя нету.

— Хм. Не думал, что такой телок, как ты, способен подшучивать. К кому, говорю, приехал?

— А какое тебе дело?

— Что тут выглядываешь?

— А ты чего боишься?

— Так! Вот что, мальчик: из таких, как ты, я очень даже свободно вытряхиваю душу.

Не то, чтобы Земеров испугался, а просто решил — не стоит ему ругаться и, пробормотав что-то насчет покупки железа, ушел.

На вокзале он справился, когда отходят поезда на восток, выпил в железнодорожном ресторанчике стакан вина для храбрости и, придя к Ивану Кузьмичу, заявил, что не будет покупать у него кровельное железо.

8

Прежние годы Семен работал даже в праздники. А на этот раз он решил отдохнуть. Шестого ноября подмел во дворе, натаскал дров для печей, почистил одежонку, ботинки и в праздник, встав спозаранку и накормив свинью, козу, кроликов, стал бродить по избе, по двору, не зная, что ему делать, куда деть свои длинные руки.

В конуре скулила собака. Семен вылил ей из чугунка вчерашний недоеденный суп. Последнюю неделю он кормил Шарика три раза в день. Во двор выскочила Пелагея Сергеевна.

— Ты бы ему свежего мясца отрезал, грудинки.

Семен молчал.

— С ума стал сходить, что ли? Кто кормит супом собаку? И мясо там было. Нет, ей-богу он с ума посходил. Теперя даже хлебом запрещают кормить скотину, было б те известно, не то что мясом. За таки штучки знаешь как вздрючить могут.

— Уж будто тебя это волнует.

— Меня все волнует. И то, что ты в последнее время какой-то дикой стал, тоже волнует. Че с тобой делается?

— А ничего.

— И, слушай, как ты сейчас робишь?

— В цехе не жалуются.

— Ты, кажись, смеешься надо мной?

— А ну тебя, — отмахнулся Семен.

— Ты… ты че это?! Как разговариваешь с матерью, а? Вожжа под хвост стала попадать? Смотри мне! Я быстро с тобой разделаюсь.

Она кричала и грозила ему пальцем.

Семен схватил метлу, начал мести. Не поворачиваясь к матери, сказал:

— И ты пойми, что я не ребенок.

«Дикой стал, — подумала она. — Слова непокорные — это б полбеды ишо. Но вот мысля какая-то не такая в голове у мужика копится».

После демонстрации, возвращаясь домой и раздумывая, чем бы заняться, Семен случайно встретился с Еленой, она шла в толпе женщин, видать, медичек, и несла флаг. Он кивнул ей и отвернулся, чувствуя прилив и радости, и обиды.

— Здравствуйте, с праздничком вас! — Елена посмеивалась. — Что-то вы сегодня очень уж хмуры? Кажется, пропал интерес к жизни?

«Издевается», — подумал Семен и, пробормотав: «Все хорошо. До свиданьица!», повернул в сторону.

— Подождите же! Неприлично: женщина несет такую тяжесть — ведь в этом древке с полпуда весу, — а мужчина, понимаете ли, не хочет помочь.

Была Елена добрым, чутким от природы человеком, и сейчас она почувствовала, что этот странный, нелепый парень не такой, каким был всегда и уж во всяком случае он обижен ею, Еленой.

— Берите, несите. Сегодня перед демонстрацией видела Ефима Константиновича Щуку. По случаю праздника он выражается особенно выспренно. Одет как жених. — Она рассмеялась. — Хвастался, что выступает сегодня в филармонии, в концерте. Он в хор стариков надумал записаться. Придется сходить, посмотреть. Вы, кажется, не благоволите к нему. Да? А это честнейший человек. Он на удивление тонко чувствует, где непорядочность. И человека понимает, как никто другой. А с виду даже легковесный какой-то. Шуточки, прибауточки.

Помолчала и сказала вроде бы совсем о другом:

— Немногословные люди кажутся более умными, чем они есть.

И тут же пряча улыбку спросила:

— А как вы организуете вечер?

«Организуете» — это было сказано не без язвительности, но Семен не обиделся.

— А вот приду и напьюсь в одиночку.

— Почему же в одиночку? Неужели вы до сих пор не завели друзей, хороших знакомых?

Нет, не завел. Он был, как засохший дуб — с глубокими корнями (домами), без веток и зелени (без друзей, без прочной связи с миром). Он улыбнулся этому наивному сравнению с дубом, которое пришло вдруг ему в голову.

— Зря вы улыбаетесь. По-моему, ничего тут веселого нет. Вот что. Будет скучно — приходите в филармонию.

И он пришел. Неловко задевая кресла, цветы, не зная куда деть руки и от смущения надуваясь и развязно пошатываясь, он прошел по залам, выискивая Елену. Он был почти уверен, что она с кем-нибудь из мужчин — к такой женщине должны все липнуть, но Елена была с подругой. Он даже приметил издали, что мужчины не очень-то поглядывают на Елену и приглашают на танцы больше ее подругу — вертлявую девушку-хохотушку, и Семен поражался их вкусу.

Сам Земеров не умел танцевать и сейчас не мог избавиться от глупого чувства собственной неполноценности. Он выждал, когда Елена осталась одна, и подошел к ней. Она оживилась, с некоторым утаиваемым любопытством смотрела на него. На Земерове был хороший костюм, модные ботинки, но выглядел он все же как-то неважно: и галстук слишком широк, к тому же съезжает на бок, и рубашка совсем не подходяща по цвету к костюму, а главное, неловок, держится скованно.

— Чего же вы, Елена Мироновна, без ухажера? — спросил Семен и удивился вульгарности своего голоса.