Крик и шепот

Им нужны ответы.

Которых у меня нет.

Если бы Боунз был здесь, у него бы были ответы. Как и оскорбления. Черт возьми, он был бы весьма занятным. При этих мыслях я хихикнула.

Все взгляды устремляются на меня — опасливые и растерянные.

— Пап, ты помнишь тот старый фотоаппарат, который я просил? Тот, что ты должен был починить для меня. Мы провели большую часть недели, слушая, как старик из магазина давал нам инструкцию по использованию этой проклятой вещи, — тихо спрашивает Йео.

Флетчер кивает. Его лицо озаряется пониманием, и он наклоняется вперед.

— Он принес больше хлопот, чем пользы, — он улыбается и смотрит на своего младшего сына с такой гордостью, что мое сердце просто разрывается.

Йео усмехается.

— У меня все же получилось. В итоге. Я сфотографировал все... — он замолкает и переводит взгляд на меня.

За столом все молчат. Можно услышать, как падает булавка. Эти люди за столом позволяют Йео вести разговор. Имеют терпение, пока он разматывает нить нашей любовной истории. Пытаются увидеть, что скрывается под ней. Для них она уродлива и разбита. Но в моем мире — это единственное, что имеет смысл.

— Я сделал альбом, — говорит им Йео с застенчивой улыбкой на губах.

Дин отрывисто смеется.

— Черт побери! Типа книги о сексе или другая подобная хрень? Вы двое озабоченные или что-то вроде того?

Флетчер ощетинивается на циничную вспышку своего сына и сердитым взглядом заставляет Дина замолчать. Затем его взгляд возвращается ко мне.

Обнадеживающий.

Нежный.

Добрый.

Я смотрю на него и моргаю. Новый стол, который купил для меня Йео, не испорчен. Имя Нормана не высечено на поверхности. Я была в восторге, что стол привезли до приезда его семьи. Мне было бы стыдно, если бы они увидели эту ужасную часть моей жизни.

Йео продолжает рассказывать о своем фотоаппарате. О том, как он будет практиковаться в съемке людей и насекомых. Но в основном меня. Дрожащей рукой я беру нож. Йео такой оживленный и счастливый. Это должно приносить счастье и мне… Но на меня опускается тьма.

Предчувствие беды.

Беспокойство. Волнение.

Что если он придет?

Что если появится тут прямо сейчас?

Будет ли он свирепствовать и сеять хаос в семье Йео?

Причинит ли им боль?

«Кейди. Кейди. Кейди».

Приятный голос Йео доносится до меня сквозь облачную дымку, но недостаточно быстро. Здесь вонь Нормана. Затхлый дым и дешевая выпивка. По моей коже проходит дрожь, когда я чувствую его присутствие в доме.

«Кейди. Кейди. Кейди».

Я вырвана из настоящего и брошена в прошлое.

С ним.

Моим ночным кошмаром.

Норманом.

Папочкой. 

* * * 

— Кейди, — бормочет папочка, падая лицом вниз на мою кровать.

Я вздрагиваю от того, что он так близко. От него воняет. От папы всегда воняет.

Ненавижу его запах.

— Я хочу спать. Не хочу обниматься, — смело говорю я ему.

В ответ на это он мрачно смеется. Папин смех страшен. Ненавижу его. Папины пальцы щекочут мои ребра. Ненавижу его щекотку. Ничто в ней не вызывает у меня смех.

— Кейди, малышка, — бормочет он, уткнувшись носом в мои волосы. — Но ты всегда делаешь так, что папе становится лучше.

Я сглатываю, и одинокая слеза стекает по моей щеке. Его пальцы больше не щекочут. Они скользят вверх и вниз по моим рукам, стараясь успокоить меня. Но теперь это меня пугает. Я ненавижу его пальцы.

— Мне нехорошо, — вру я, надеясь, что он оставит меня в покое. Но он не оставляет, никогда. Каждый вечер он приходит ко мне в комнату, чтобы я помогла ему почувствовать себя лучше.

— Моя медсестра заболела? — невнятно бормочет он. — Сегодня вечером я должен быть медсестрой?

Еще больше слез.

— Дай мне почувствовать твое сердцебиение, — бормочет он, — чтобы я мог убедиться, что с моей пациенткой все в порядке.

Его пальцы скользят под мою ночнушку. Я вздрагиваю, но испытываю благодарность за то, что они не коснулись моих трусиков и замерли на груди. Он хрюкает, вдавливая в меня что-то твердое. Боюсь, что однажды он сделает что-то ужасное этой штукой. То, что причинит мне боль.

— Мне кажется, ты в полном порядке, — говорит он. — Но возможно, мне стоит проверить все, чтобы знать наверняка. Убедиться, что у тебя не сломаны кости или что-то еще.

«Жаль, что я не могу сломать ему кости», — эта мысль, такая злая и быстрая, сбивает меня с толку.

Он мой папа. Я ведь не могу навредить папе, да?

Но ведь он причиняет мне боль…

Господи, пожалуйста, помоги мне.

— Он не мой папа.

Я осматриваю свою темную комнату в поисках человека, которому принадлежит голос. Свирепый, но юный. Мальчик. Смелый. Не то, что я.

— Кто ты? Зачем ты в моей комнате? — требовательно спрашиваю я, вглядываясь в темноту. Мне стыдно, что этот мальчик видит, как мой папа прикасается ко мне. — Пожалуйста, уходи.

Папины пальцы останавливаются прямо над моим пупком.

— С кем это ты, бл*дь, разговариваешь? Я знаю, что не со мной.

Его голос — угрожающее рычание.

— Я Боунз, — говорит мальчик, стоящий в тени. — И то, что делает твой папа, неправильно. Хочешь, чтобы я его зарезал?

«Да. Я хочу, чтобы ты ударил его ножом».

— Нет, — лгу я. — Уходи.

Шепот только разозлил моего отца.

— Кейди…

«Кейди. Кйэди. Кейди».

Я не хочу находиться в этой комнате. Здесь мой папа делает вещи, от которых у меня мурашки по коже. Я не хочу находиться в комнате, где мальчик по имени Боунз наблюдает за тем, что происходит со мной поздно ночью, когда гаснут все огни.