Крик в ночи
Шрифт:
Сестра обратилась к доценту:
— Глядите, Валериан Тимирзяевич — Филдин проснулся!
— Вижу, вижу… — улыбнулся психотерапевт. — Вы нас сегодня, уважаемый, поставили в тупик.
— Правда? Каким образом?
Вездесущинский сморщился и сказал:
— Заснули, но во время сна ничего не… открыли. В общем, молчали, если так можно выразиться, намертво..
— Чем же я теперь могу помочь?
Доцент торопливо произнес:
— Рассказать мне все, что вам приснилось.
— С какой стати, Тимирзяй Валерианович? У вас более чем обширный материал в виде моих предыдущих бредней.
— Правильно. Однако он уже далеко не свеж, следовательно, не столь актуален. Совковые
— Простите, чей… интерес?
Вездесущинский вдруг замялся и как-то исподлобья покосился на Филдса:
— Как «чей»? Ну-у, общественности, специалистов… да ваших будущих читателей, наконец.
— А мне почему-то представлялось, — заметил Филдс, — что совковые комиксы интересны исключительно тем, что несут в себе как бы предупреждение грядущим поколениям — не повторять прежних ошибок, не погружаться в трясину шпиономании и подобных массовых психозов.
— Да будет вам резонерствовать! — воскликнул Вездесущинский. — История, как известно, движется по спирали: следующий виток точь в точь повторяет предыдущий, пусть в другом обществе, при другом строе, в другом веке…
Больной от бессилия тяжело вздохнул, хотел что-то возразить, но промолчал.
— По причине исключительности моего заболевания, — попросил он доцента, — сделайте одолжение, оставьте меня одного.
— Конечно, конечно, — заторопился психотерапевт, — вам просто необходим отдых! Сейчас я уйду, а вы расслабьтесь, думайте о вашем писательском творчестве, собирайте важные мысли, группируйте их в слова, предложения, главы, оттачивайте фонетику, морфологию, синтаксис, подыскивайте меткие фразы, летучие выражения…
— Валериан Тимирзяеви! — взмолилась медсестра. — Вы опоздаете на массаж.
Вездесущинский в недоумении уставился на медсестру:
— Правильно, Катенька… Мои ораторские способности могут лишить меня важной процедуры. Всего доброго, Дмитрий Филдин, наш неунывающий передовой ум!
Уже в дверях Вездесущинский недвусмысленно предупредил:
— Советую припомнить ваш последний сон…
Филдс понимал, что потеря интереса к нему со стороны «аппарата», как выразился Сомов, может привести к самым негативны последствиям, правда, к каким именно — мог только предполагать. Его нынешнее положение — никчемного человека — стало чем-то напоминать ему судьбы героев последнего сна: Крылышкина и друга-физика. Что он может сделать? В состоянии ли переломить обстоятельства, перекроить собственную жизнь? Все было б намного проще, если бы не ноги… В Штатах инвалиды тем более никому не нужны. А в России? Коммунистическая мораль «человек человеку друг, товарищ и брат» легко отброшена бывшими партократами, на каждом перекрестке кричащими о преимуществах свободы и демократии… Надо что-то делать, необходимо бороться, чтобы выжить. Сперва, однако, следует понять, почему новые хозяева теряют к нему интерес. Видимо, на какое-то время придется стать эдакой заштатной Шахиризадой, рассказывающей все более фантастичные небылицы своим благодетелям и, насколько возможно, усыпив их бдительность, протянуть время. А затем вырваться из плена сложившихся обстоятельств…
Он попросил медсестру Катю принести побольше периодической прессы, художественной последней литературы, наиболее читаемой в народе, телевизионные программы на неделю и… принялся за дело. А вещие сны в коматозном состоянии, полагал больной, станут хорошим подспорьем в интенсивном творческом труде, — кассеты по-прежнему в его распоряжении, перо и бумага всегда под рукой, значит, «за работу, товаищи!» (ленинское историческое восклицание).
…И вот, вскоре навестив больного,
Сомов и Вездесущинский просто остолбенели от увиденного: больничная койка буквально завалена горами полиграфической продукции, которую быстро просматривает и расшвыривает по сторонам Дмитрий Филдин — восходящая звезда постсовкового бестселлера.— Браво! — в один голос закричали они.
Больной снисходительно устало улыбнулся и со словами «дело — превыше всего» впал в коматозное состояние…
… Эту тихую улочку Филдс вспомнил из предыдущих сновидений: кажется, на третьем этаже старого заброшенного особняка должен жить Анастасий Евлампиевич, он же Хмырь. Надо бы подняться, три раза постучать в дверь и безошибочно сказать длинный сложный пароль, но… что-то удерживает. Что? Уважение к собственной ностальгии или что-то другое?
Джон Филдс вошел в полутемный подъезд и тут же раздался голос: «Вы к кому?» «На третий этаж, — ответил Филдс. — Меня ждут». «Ваши документы!». «Уже проверены» — сказал вошедший. «Проходите» — разрешил невидимый голос.
Лестничные пролеты были застелены коврами ручной работы; от здоровенных охранников, стоящих на каждой площадке, веяло очень дорогими духами фирмы «Кентукки» производства серпуховского подпольного комбината. Чуть слышимая приятная музыка заполняла тишину этого знакомого и неузнаваемого подъезда.
Остановившись перед огромной металлической дверью, Филдс подумал: «Каков Хмырь! Непревзойденный мастер лицедейства. Любопытно, в каком образе он встретит меня на этот раз?».
Дверь отворил огромный детина-охранник, который, быстро ощупав Филдса с головы до ног, велел следовать за ним. Другой охранник подвел к вошедшему немецкую овчарку и приказал:
— Нюхай!
— Я не приучен обнюхивать собак, — ответил Филдс.
— Это я не вам, — пояснил тот.
Овчарка, чуть не сбив с ног Филдса, стала громко обнюхивать его штаны.
— Ищи! — скомандовал охранник.
— Простите, — возмутился гость, — но то, с чем я родился, постоянно находится при мне. Могу предъявить.
— Если вы родились с наркотиками в штанах, — заметил охранник, — можете не волноваться, псу без разницы…
«Вот вам и Анастасий Евлампиевич!» — удивился Филдс.
Войдя в огромную залу, он изумился еще больше: шикарный интерьер по европейскому дизайну приятно ласкал глаз, чистейшего качества квадромузыка лилась со всех сторон. И вдруг он заметил того самого Лаокоона, установленного, словно в музее, неподалеку от гигантского телевизора. Боже праведный, что происходит?!
— Ну, кореш, вижу ты совсем стушевался… — сказал знакомый голос.
Филдс обернулся — рядом стоял невысокий мужчина с двумя золотыми цепочками на шее:
— Быстрее вспоминай, — поторопил он. — Времени у меня в обрез.
Напрягая память, Филдс понимал, что этот кто угодно, только не Хмырь. Он перебрал в уме всех подручных по операции «Мы» и… ну, да! Савелий Новиков, вот кто это!!
— Савка, дружище! — воскликнул он. — Как же так? Какими судьбами?!
— Признал, чертяга… — хмыкнул Савелий, облапив гостя в радостном порыве. — Рассказывай, что у тебя нового, как поживаешь…
К ним подкатили столик с выпивкой, закусками и десертом. Утонув в глубоких, лайковой кожи, креслах, они подняли бокалы с шампанским: «За встречу! За нас!».
Савелий удивительно изменился: лицо холеное, гладкое, голос человека, крепко стоящего на ногах, на сто процентов уверенного в завтрашнем дне, речь тихая, размеренная, с полуинтеллигентными оборотами. Глаза живые, не бегающие, как раньше, по сторонам, а смотрящие на собеседника прямо, с оттенком снисхождения. В общем, полное перевоплощение, да и только!