Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Крик журавлей в тумане
Шрифт:

– Ах вот ты где, – незаметно появившийся рядом с ними охранник грубо оттолкнул Машеньку от Нади, – шагай вперед.

– Куда ты меня, илод? – Машенька, повинуясь грубой силе, пошла к выходу.

– Не велено справки таким, как ты, давать. Засиделась ты у нас, пора на земляных работах размяться.

– Площай, Надейка, помни, что я тебе сказала, помни, не забывай. Свечку за нас в целкви поставь, да панихидку закажи, не забудь!

– Разговорилась тут, свечку ей ставь. На всех вас свечей не наберешься, – охранник ногой ударил Машеньку в спину так, что она вылетела из барака.

Надя ждала Машеньку несколько дней, но та больше не приходила, а потом лагерный телеграф донес до нее весть о том, что Машеньку отправили на лесоповал.

И тогда Надя

замолчала. Она ждала, когда ее тоже отправят из Ужога умирать, но время шло, а ее никто не трогал. Надя не знала, что своим тюремным счастьем она обязана начальнику. Причем сам он, честно говоря, спасать ее не собирался. Просто так сложились обстоятельства. В списках «мамок», освободившихся от бремени мертвым младенцем и потому готовых для отправки на этап, фамилия Воросинской стояла последней. После нее полагалось делать прочерк и ставить подпись. Оформляя сопроводительную бумагу, начальник сделал такой размашистый прочерк, что одна из горизонтальных линий прошла по Надиной фамилии. Не обратив внимания на такую мелочь, начальник заторопился в загон к свиньям, которых надо было спешно готовить к новой выставке. Ответственный за этап, получив бумагу, долго ее рассматривал: вблизи фамилия Воросинской казалась вычеркнутой, издалека – подчеркнутой. Начальник к тому времени, сопровождая на выставку свиней, отбыл в Москву, спросить было некого, и ответственный, не желая ни за что отвечать, решил Воросинскую никуда не отправлять, а оставить в лагере, запрятав подальше от любопытных глаз в прачечную, на стирку грязных бинтов. Получилось, вроде она и есть, а вроде и нет ее. В полном соответствии с прочерком на фамилии.

Прошло лето, осень, а зимой Рубман подала рапорт на увольнение. Причин для того, чтобы задерживать ее, у начальника не было. К тому же напоследок она совершила похвальный поступок, девочку-сироту от умершей матери удочерила. Растроганный подвигом уважаемой Софьи Марковны, начальник сам составил ей наилучшие характеристики, выписал пособие, паек дал для ребенка и с почестями проводил.

В июле 1953 года Наде приказали явиться с вещами к начальнику лагеря. Из вещей у нее были только платок да одна чистая рубашка на смену. Связав их в узелок, она молча отправилась за угрюмым охранником. О том, какой еще поворот приготовила для нее судьба, она даже не думала, настолько ей было все безразлично.

Начальник был в хорошем расположении духа. Что-то сдвинулось в Москве после смерти Сталина. Амнистия вышла уголовным, а там, глядишь, и политических выпустят. Тогда, может, и ему доведется еще на старости лет где-нибудь в теплых краях погреться. Впрочем, вряд ли. Куда он без свиней! Их ведь за собой не уволокешь, значит, придется возле них до смерти куковать. Благо, что жена угомонилась, с годами в ум вошла.

Начальник еще раз пролистал лежащую перед ним на столе папку с делом Воросинской. О том, что ее не отправили по этапу, он узнал через несколько месяцев после отъезда Рубман. Виновные получили выговор, но Надю он трогать не стал. Из-за доктора Крыленко. Не было начальнику покоя из-за этой истории. Чувствовал он себя виноватым, особенно с тех пор, как узнал, что убили доктора при попытке к бегству. К ней наверняка бежал, к Воросинской. А она до того исхудала от тоски, что когда он ее увидел, даже испугался: не человек, а скелет ходячий. Не смог начальник отправить девчонку на верную смерть. Первый раз инструкцию нарушил, направил на работу все в ту же больницу, благо, что Рубман там больше не было, а остальным было не до Нади. Работала она хорошо, нареканий не поступало, и теперь начальник решил подвести ее как уголовницу, отбывающую срок за кражу, под амнистию.

Когда в кабинет вошла Надя, лицо начальника стало бесстрастным, как и полагается людям «при исполнении».

– Ну, значит, так, – без предисловий начал он. – Вину ты свою искупила и заслужила от народной нашей власти прощение. Вышла тебе амнистия. Забирай свои документы, распишись в получении денег на проезд, и скатертью дорога, счастливого, значит,

пути.

Надя от неожиданности не поверила тому, что услышала, и переспросила:

– Что вы сказали?

– А что слышала, – довольно хмыкнул начальник. – Свободу тебе советская власть возвращает за примерное поведение и отличный труд. Иди на все четыре стороны, только не балуй больше.

– И вы меня не задержите?

– Только нам и делов, что за тобой бегать. Теперь уж сама давай жизнь устраивай, без нас. Но постарайся сюда не возвращаться.

Надя схватила узелок и побежала к выходу.

– Да постой ты, егоза, – беззлобно окликнул ее начальник, – надо же порядок соблюсти. Сначала паспорт получи и все остальное, что положено, а потом уж беги.

Через полчаса хмурый охранник закрыл за Надей дверь в ее прошлую жизнь. Надя стояла на дороге и никак не могла поверить тому, что никому больше нет до нее дела. Она шагнула вправо, влево – тишина. Никакого окрика за спиной. Она не заметила, как ее догнала лагерная персоналка. Машина остановилась рядом. Надя притихла. Из кабины выглянул начальник:

– Садись, подвезу тебя, птица вольная.

– Неуютно с вами, пешком надежнее.

– Тогда как знаешь, – он не стал ее уговаривать и кивнул водителю: – Поехали.

Машина газанула, но тут же затормозила снова.

– Слушай ты, как тебя там, Воросинская, что ли? – начальник выпрыгнул из кабины. – Подойди-ка сюда.

Надя подошла.

– Ты вот что, Воросинская. Ты доктора нашего, Крыленко, не ищи. Погиб он. Давно уже сообщение по инстанции пришло. В пятьдесят первом году, в августе. Два года назад, стало быть, застрелили его при попытке к бегству. К тебе, наверное, торопился.

– Девочка моя тоже в пятьдесят первом родилась, только в июле. А это правда, что она умерла? – огромные Надины глаза умоляли начальника об ответе.

– Не знаю я, – отвел взгляд начальник, – не мои это дела. Это тебе у Рубман надо было спрашивать, она тогда роды ваши принимала.

– А где она?

– В Москву уехала. Между прочим, перед отъездом она похвальный поступок совершила, сиротку удочерила.

– Так это она, наверное, дочь мою украла, – вскрикнула Надя.

– Ты мне такие заявления брось, – сурово осадил ее начальник, – на моей территории ничего такого не было. Отсидела свое – иди вон и людей не обвиняй беспричинно, не то назад заберу, за клевету на советского человека, члена партии!

Он сел в машину, которая, сорвавшись с места, обдала Надю облаком пыли. Ей не хотелось больше ни прыгать, ни кричать, радуясь своему освобождению. Она обернулась и долго-долго смотрела на забор, за которым осталось и счастье ее и горе. А потом, перекрестившись, решительно развернулась и пошла вперед. Она выжила! Назло всем врагам и свинцовому воркутинскому небу! И теперь она свободна, и эта дорога, уходящая вдаль, приведет ее к новой жизни, о которой говорил ей Сергей.

Глава 15

В переполненном вагоне пассажирского поезда Архангельск – Москва было жарко и накуренно. Деревянные сиденья напоминали нары. Свет в вагоне горел только во время движения поезда, а на период остановок, когда начиналась посадка, он автоматически выключался. На одной из станций, на полпути от Архангельска, в вагон, где ехала Надя, с перрона ринулась большая толпа пассажиров. Народ в темноте пробирался из тамбура вглубь, наощупь отыскивая свободные места. Орали дети, матерились мужики. Время от времени раздавался призывный вопль проводницы:

– Граждане сидящие, не будьте жлобами, поимейте сочувствие. Если рядом с вами есть свободные места, известите.

Сердобольные граждане отзывались хором, и никто не мог понять, в какой стороне есть эти самые свободные места. Проводница, разозленная всеобщей бестолковостью, покрыла всех матом и заперлась в своей каптерке. Началось настоящее столпотворение. Народ лез вперед, пытаясь сесть на голову друг другу. На Надино плечо легла чья-то рука. Рука ощупала ее и полезла вниз. Она опускалась до тех пор, пока не уперлась в ее грудь.

Поделиться с друзьями: