Крик журавлей в тумане

– Дело сейчас вовсе не во мне, а в тебе, – не принял шутку Сергей, – жизнь в лагере никому не добавляет здоровья, а тебе, существу слабому и нежному, тем более. Придется тебя обследовать…

– Обязательно, – засмеялась Надя, – только не меня, а нас.

– Что, еще и Миша заболел? – встрепенулся Крыленко. – Инфекцию на воле подхватил?

– Миша здесь ни при чем, – загадочно блеснула лукавыми глазами Надя.

– А кто тогда? – недоуменно посмотрел на нее Сергей и, раздражаясь от многозначительных Надиных смешинок, повторил: – Кто при чем?

– Вы доктор, – продолжая улыбаться, ответила ему Надя. – Вы как раз при чем, странно, что вы сами этого еще не поняли, ведь в таком месте работаете…

Он на минутку замер, а потом, поняв наконец истинную причину Надиного недомогания, радостно закричал:

– Надя, умница ты моя, – он подхватил ее на руки и закружил по комнате, – мамочка ты моя дорогая, девочка моя несравненная, счастье мое! Господи, благодарю Тебя за эту жизнь.

– Хватит! – возмутилась Надя и, погладив свой живот, заявила: – Нам уже снова стало плохо.

– Господи! Как я люблю вас обоих! – прошептал Сергей, целуя Надю.

Глава 14

– Ну, вот и дождалась, – ухмыльнулась Рубман, прочитав в медицинской карте Воросинской запись, подтверждающую беременность в двенадцать недель. – Пора. Два идиота построили для себя эшафот, на который я их теперь отправлю.

Софья закурила, глядя в окно. Там «отбывал свой срок» очередной серый день. Скоро, очень скоро Софья сменит этот пейзаж на другой, более соответствующий ее знаниям и устремлениям.

Меньше года осталось до того момента, когда она сможет покинуть Ужог, честно отработав положенный институтский срок. Софья уже решила, что поедет в Москву, и профессору Журкину в письме напомнила об обещанной протекции. Насчет работы Софья не беспокоилась, а вот с жильем могли возникнуть проблемы. Жить в общежитии, в одной комнате с незнакомыми и заранее неприятными ей девицами она не хотела категорически. Семьи у нее в перспективе не просматривалось, но мог быть ребенок. Софья знала, что усыновителям жилье выделяется вне очереди, однако не испытывала к детям абсолютно никаких чувств, кроме отвращения, и потому не могла решиться на этот шаг. Но запись в карточке Воросинской все изменила: Рубман усыновит ребенка, и даже знает какого. Это будет достойное наказание для двух глупцов, возомнивших, что их любовь сильнее воли государства, а она решит свою насущную житейскую проблему…

Начальник лагеря, читая доклад доктора Рубман, пыхтел, краснел и чесался. Он жалел Сережу, но теперь уже помочь ему не мог. На каждый сигнал, особенно если он, сигнал, оповещал о нарушениях государственного толка, – обязательно должно быть реагирование, таков порядок. Тот, кто его нарушит, может потерять не только место под солнцем, но и саму жизнь. Начальник был человеком для свершения подвигов неподходящим.

К тому же, по его сведеньям, Рубман числилась в команде тайных осведомителей, информируя кого следует наверху. Отсюда вывод – если начальник оставит доклад без реагирования, в лагерь нагрянет комиссия. Тогда и Сережа не спасется, и свиньи осиротеют. Такого развития событий начальник допустить не мог. Тем более сейчас, когда на недавней выставке его хрюши произвели такой фурор. А впереди у него и его свиней еще более радужные перспективы. Нет, рисковать собой и своими питомцами, даже ради доктора Крыленко, начальник не будет. Свиньям надо, чтобы он, их благодетель, продолжал жить и работать, а если тому дураку бес в ребро влез, то пусть он сам теперь свою кашу расхлебывает. Крутил бы шуры-муры с Рубманихой, глядишь, и вышел бы в короли. А с той девчонкой у него одна дорога – к черту на кулички. Вот пусть туда и идет.

Короткая северная весна не радовала глаз разноцветьем трав, но улучшала настроение нежной зеленью. Надя с радостным нетерпением ждала ребенка. Беременность помогала ей справиться с тоской по Мишеньке, которого увезли в детский дом, после того как ему исполнился год. Приняв душой сына, она со всей силой проснувшегося в ней материнского инстинкта полюбила его. И теперь, в разлуке, часто грустила, думая о том, что не увидит первые шаги своего малыша, не услышит от него первое слово – «мама». Если бы не поддержка Сергея, Надя, наверное, умерла бы от горя. Он успокаивал ее, уговаривал не терзать себя напрасно и думать о будущем ребенке. Сергей пообещал ей, что сделает все для того, чтобы через год не увезли их будущего малыша, и она ему поверила. Он сильный и умный, и он обязательно что-нибудь придумает, чтобы они никогда не расставались. Когда они выйдут из этой проклятой зоны и заберут Мишеньку, будут жить вместе, большой и дружной семьей. Долго-долго, целую жизнь. В самом прекрасном городе на земле – в Москве. Надя еще помнит дом, из которого ее увезли, и бабушкин крестик все еще с ней. Сейчас он был спрятан в коробке из-под лекарств, в самом углу нижней полки рабочего стола доктора Крыленко. А значит, все у них будет хорошо и они еще будут счастливы.

Надя так часто мечтала о будущем, что перестала замечать настоящее. Поэтому однажды, придя рано утром из барака на работу в больницу, она даже не удивилась тому, что Сергей Михайлович не вышел ей навстречу. Юное сердце уже успело забыть о былых страданиях и о том, что они могут повториться.

«Наверное, сложные роды, – беззаботно подумала она. – Надо пойти помочь».

И только тогда, когда она увидела заплаканное лицо Машеньки, в душе шевельнулось недоброе предчувствие.

– Что случилось? С Сергеем что-то? – вцепилась она в ее руку.

От животного, всепоглощающего страха у нее подкосились ноги.

– Ты сядь, сядь, касатушка, – зачастила Машенька, бегая вокруг нее. – Ты погодь, не плачь. Ты вот здесь посиди… Я тебе сейчас все как есть… Только ты не плачь…

– Не трогай меня, не надо меня усаживать, говори, где Сергей, что с ним, – закричала Надя.

– Немедленно прекратить вопли! – от резкого голоса Рубман Надя вздрогнула. – Вы чего здесь устроили с утра истерики? Быстро расходитесь по своим рабочим местам.

Посмотрев на нее, Надя вдруг обо всем догадалась.

– Это ты, – выдохнула она, – что ты сделала с моим Сергеем?

– Заключенный Крыленко был отправлен сегодня ночью по этапу. В дальнейшем он будет отбывать свой срок на рудниках, – сухо ответила ликующая Рубман.

О, этот чудный миг отмщенья! Ничто не может с ним сравниться. Даже любовь – всего лишь жалкий трепет по сравнению с этим сладостным чувством, приносящим истинное наслаждение.

– Фашистка, – закричала Надя, бросаясь на Рубман с кулаками.

– За оскорбление ответишь.

– Я отвечу, ты меня не пугай, – Надя была близка к истерике, – я за все отвечу. Мне не привыкать, всю жизнь за вас отвечаю, за подлость вашу. Мне теперь не страшно и за себя ответить, поэтому я тебя убью.

Надя вцепилась в Софью Марковну и принялась колотить ее в меру своих возможностей. Машенька напрасно старалась растащить двух дерущихся женщин. Они сцепились намертво. Одна была сильнее физически, но другой придавала силы злость, и очень скоро злоба стала побеждать. На шум прибежали охранники. Они оттащили Надю от Рубман и, заломав ей руки за спину, стали ждать дальнейших указаний.

– Отведите ее в тюрьму, в карцер, расстреляйте, делайте с ней что хотите, – поправляя свой халат, приказала Рубман, – но чтоб больше я ее здесь не видела.

Надю увели. Две недели она отсидела в холодном, темном карцере, питаясь черными сухарями с мутным, как болотная вода, чаем. Она почти не спала и все время думала о Сергее. Она перебирала в памяти каждую минуту их любви. Его улыбка… его глаза… его надежные, сильные руки… его пружинящая, легкая походка… Вот он что-то говорит… Он обещает ей покой и счастье… И она ему верит… Ему нельзя не верить… Ведь он – это часть ее самой… А теперь ее разрезали пополам и никто больше не скажет: «Солнышко мое, я так тебя люблю».