Крик журавлей в тумане

Ребенок внутри ее беспокойно шевелился, напоминая матери о своем существовании, и он был единственным, во имя чего еще стоило жить, потому все остальное в этом мире бесконечных страданий Надю перестало интересовать.

Вышедшую из карцера Надю определили на подсобные работы по лагерю, вход в больницу был для нее под строгим запретом. Используя каждую свободную минутку, к ней прибегала Машенька. Рубман запретила санитарке появляться в родильном отделении, но в больнице ее оставила. Она рассказала, что увели Сергея Михайловича прямо с дежурства. Он даже не сразу понял, в чем дело. Думал вначале, что к больному его ведут, а когда разобрался, стал вырываться. Да куда там, разве от этих битюгов вырвешься! Намертво они Михалыча скрутили. Начальник как раз подошел. Доктор закричал, просил, чтобы Надю не трогали, чтобы родить ей дали, не отдавали на растерзание Рубманихе. Начальник ничего не обещал, но, видать, не без сердца человек. Рубманиха требовала, чтобы Надю за нападение на врача расстреляли, но он не позволил. Спрятал в карцере, от греха подальше.

Надя слушала, не реагируя на Машенькины слова. В то, что Сергей вернется, она не верила. С рудников никто не возвращается. Врачи там не нужны, туда отправляют на смерть, а мертвые в медицинской помощи не нуждаются.

Чтобы отвлечь Надю от тяжелых мыслей, Машенька подарила ей маленькую старую иконку в деревянной, потрескавшейся от времени рамке.

На ней была изображена Божья Матерь с Младенцем на руках.

Сначала Надя относилась к подарку с некоторым пренебрежением, но повторяя по ночам слова услышанных от Машеньки молитв, она все глубже проникалась их смыслом, находя в них успокоение. От веры в высшие силы добра и справедливости на душе ее становилось светлее. Омрачало Надины молитвы только то, что не было с ней бабушкиного крестика: он по-прежнему находился в докторском кабинете. По ее просьбе Машенька тайком обыскала осиротевший стол доктора Крыленко, но заветной коробочки не нашла. А нашла маленький «клад» Софья Марковна. Именно она, проводя обыск среди вещей неблагонадежного коллеги, нашла небольшую коробочку из-под лекарства, а в ней – удивительный красоты крестик, инкрустированный драгоценными камнями, на обратной стороне которого был вензель: А.В. Зная, что Воросинская из бывших, Рубман без труда догадалась, кто является хозяйкой вещицы.

Надя, узнав о пропаже крестика, оплакала его как повторную потерю отца. Теперь у нее остались только дети и молитвы. Она молилась и смиренно ждала будущего.

Днем по узкоколейке, одиноко петляющей среди труднопроходимых болотистых лесов, пыхтя и отдуваясь, тащился старый паровоз. За ним дребезжала открытая платформа, в центре которой сидели, плотно сбившись в небольшую кучку, несколько человек. Вокруг них непрерывно ходили два охранника, вооруженные винтовками. Третий сидел на корточках в сторонке, держа арестантов на прицеле. Перед отправкой выяснилось, что заковать новую партию зеков нечем, ибо нужного инвентаря в наличии не оказалось. То ли по халатности, то ли по причине умышленного вредительства – неизвестно. А может, зеков слишком много развелось, не успевают для них цепи да наручники штамповать. Разбираться никто не стал. Решили проблему просто – страдальцев загнали на платформу и скрутили веревками. Какой дурак решится на побег в этом дремучем крае? Однако на всякий случай охране было велено смотреть в оба. Она и смотрела.

Сергею надо было возвращаться. Его ждала Надя. Ни о чем кроме этого он не думал. Веревка была уже давно перетерта. Когда к нему подошел один из охранников, он дернул его за ногу. Тот свалился. Не теряя ни секунды, Сергей сбил с ног второго солдата, оцепеневшего от изумления, и, спрыгнув с платформы, кинулся к лесу. Сидящий в сторонке третий охранник хладнокровно навел прицел своей винтовки на убегающую фигуру и выстрелил. Человек упал. Первые двое охранников, придя в себя, держали под прицелом оставшихся. Никто из них не шевелился.

Сергей полз к Наде, оставляя кровавый след на холодной земле.

«Солнышко мое, девочка моя любимая, потерпи еще немного, – шептал он в бреду, – уже иду к тебе, я рядом».

Распухшие, застывшие на полусгибе пальцы с трудом цеплялись за редкие кочки, подтягивая за собой тяжелое, неподатливое тело, утопающее в жидкой болотной грязи. Темнело. На небе появились первые звезды.

«Я иду, Наденька моя, иду», – шептал он.

Земля, теряя упругость, стала превращаться в зыбкую холодную перину, пугающую своей бездонной прожорливостью.

«Минутку, всего одну минутку, – подумал он, – я сейчас полежу и пойду дальше, к Наденьке».

Теряя последние силы, Сергей перевернулся и лег на спину. Над его головой чернело бескрайнее звездное небо.

«И над ней сейчас такое же небо, – подумал он, погружаясь в холодную вечность болота. – Такое же. Любимая моя, прощай!»

Над Ужогом погасла звезда. Но Надя этого не видела. Ночью она родила девочку и крепко спала после укола, сделанного «заботливой» Софьей Марковной. Проснулась она утром.

– Сережа! – забывшись, позвала она, но не услышала его голоса. Собравшись с силами, она слезла с кровати и побрела в детскую. Ей хотелось немедленно увидеть свою дочь. Она уже решила, что назовет ее Викой. Виктория – это их победа. Ее и Сергея.

«Сереженька, я родила тебе дочь. Ты слышишь, милый мой? Мы победили. У нас есть дочь», – шептала она, передвигаясь по коридору, держась за стену.

В колыбельке сладко посапывал крошечный комочек, завернутый в казенное одеяло.

– Немедленно уходите отсюда, – раздался за ее спиной резкий голос. Вздрогнув, Надя обернулась и увидела Рубман.

– Это мой ребенок, – спокойно ответила Надя, – а не ваш, и не надо мне указывать, что мне делать.

– Это не твой ребенок. Мать этой девочки умерла вчера при родах.

– А где моя девочка? Вы же сами принимали ее и сказали, что у меня родилась дочь. Куда вы ее дели? Арестовали?

– Твоя дочь, шутница вшивая, умерла, – бесстрастно ответила Рубман. – Так что тебе здесь больше делать нечего. Завтра ты уйдешь из больницы, и я позабочусь о том, чтобы свою вину перед Родиной в дальнейшем ты искупала в другом месте, – она развернулась, собираясь уходить.

– Врешь, – Надя схватила ее за край халата, – я родила живого ребенка, я слышала, как он кричал. Ты что, убила его? Сначала Сергея, а теперь его дочь, да?

– Охрана, вы что там, уснули? – Рубман с силой оттолкнула Надю, отчего та упала. – Заберите эту сумасшедшую. Я же говорила, что ее расстрелять надо.

По коридору к ним бежали два охранника. Надя, собрав последние силы, подползла к Рубман, хватая ее за ногу:

– Верни моего ребенка, прошу тебя, верни мне дочь!

– У меня нет твоего ребенка. Он в мертвецкой… – Рубман отшвырнула Надю ногой: – Забирайте эту дрянь. И начальника позовите, пусть полюбуется на свою протеже.

Рубман шла по коридору, а вслед несся отчаянный Надин вопль: «Убийца-а-а!»

В тот же день Надю из больницы перевели в барак. Там ее разыскала вездесущая Машенька. Она рассказала ей, что ночью в больнице свершилось недоброе. Кроме Нади там была еще одна роженица, очень тяжелая. Ее привезли под вечер. Роды у обоих принимала Рубман, одна справлялась, спровадив вон и фельдшерицу и нянечку. Когда утром народ вернулся, в родильной было два трупа – женщины и новорожденной девочки, которую она в документах указала как дочь заключенной Воросинской. Еще одна девочка, родившаяся в ту ночь, была жива и здорова. Рубман распорядилась найти для нее кормилицу из числа кормящих мамок. Девочку унесли сразу же в дом малютки за территорию лагеря.

– А что, если умерла вовсе не моя дочь, если в доме малютки сейчас именно моя дочь? Как мне это теперь узнать? – спросила Надя.

– От уж, Надейка, не знаю… И я ведь, глешным делом, тоже так подумала. Да только, – засомневалась Машенька, – видано ли тако дело, чтоб глех такой на душу блать.

– А мне кажется, что она на любую подлость способна, – возразила Надя. – Я почти уверена, что она мою дочь либо сама убила, либо своровала.

– А могила, Надейка, на кладбище всего одна, я туда сбегала, – тяжело вздохнула Машенька, – без всякого знака вообче.