Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма
Шрифт:
В то утро мне задавали вопросы: чего обвиняемый и защита хотели добиться с помощью люсекофте и какой эффект это имело? Эта тема постоянно обсуждалась в газетах и блогах. Фундаментальная проблема, связанная с упомянутым вестиментарным выбором, заключалась в следующем: на какую аудиторию он был рассчитан? Как и в любом представлении, реальная аудитория не обязательно совпадает с той, которую мыслит себе режиссер. Более того, не все воспринимают спектакль одинаково.
Один из стилистов утверждал, что «наряды [подсудимых] тщательно продумываются»: обвиняемые хотят казаться «обычными людьми, заслуживающими доверия, то есть пытаются нас одурачить» [444] . Иными словами, преступники стремятся выглядеть как обычные жители Норвегии. Другие полагали, что костюм был призван свидетельствовать о безобидности преступника, «показывать, что обвиняемый — „один из нас“» [445] , человек с «норвежской идентичностью и принадлежностью» [446] . Слово «нас» во всех этих цитатах указывает, что спектакль был рассчитан на норвежскую общественность и членов суда. Обсуждалось также, имело ли это положительный эффект. Эксперт по связям с общественностью полагал, что «Тоскабунад [то есть норвежский национальный костюм]» был успешной тактикой. Люсекофте побуждает нас думать, что ужасные преступники не так уж отличаются от «большинства людей» [447] . Другие, однако, считали, что Бхатти поступил опрометчиво, выбрав такой же костюм, как у Тоски. «Вязаный жакет мог отвлечь внимание
444
Ramberg 2005.
445
Iskwews Hj?rne pa. www.iskwew.com. «Hva Skjedde Med Lusekofta?» 2008. March 31 (iskwew.com/blogg/2008/03/31/hva-skjedde-medlusekofta/; дата обращения зима 2011).
446
447
Lilleas 2008.
448
emea01.safelinks.protection.outlook.com/?url=https%3A%2F%2Fwww.hjertebank.no%2F%3Foffset%3D1260803664000&data=01%7C01%7CJ.A.Turney%40soton.ac.uk%7Cfc4e3f261c8644dad3af08d6a0b4178b%7C4a5378f929f44d3ebe89669d03ada9d8%7C1&sdata=dA3ayllqEmeGoLJ2fWbeWAVGDv1FyexvkAed7iRc9mI%3D&reserved=0.
Исследовательница, занимающаяся проблемами насилия, полагала, что гипотетическими зрителями могли быть другие преступники. Как и большинство экспертов, она рассматривала выбор костюма как стратегический шаг:
Обычно подобные люди не придают большого значения одежде и символике. Надевая вязаную одежду, они демонстрируют не только принадлежность к норвежскому обществу, но и связь друг с другом. <…> Их костюм ничего не значит в рамках судебного заседания, но важен для их имиджа. Бхатти обвиняют в терроризме, то есть — в агрессии против Норвегии. И вот он является в суд в костюме, представляющем собой один из важнейших символов норвежской культуры. Вряд ли это случайно [449] .
449
Ibid.
Норвежско-пакистанский юрист высказал аналогичное мнение на конференции, посвященной отношениям между прессой и криминальным сообществом. Он говорил об уязвимости молодежи, испытывающей базовое недоверие к традиционным социальным ценностям, об отсутствии у молодых людей привлекательных ролевых моделей. «Предполагаемый террорист в люсекофте может оказывать более сильное влияние и тем самым представлять бульшую угрозу, нежели преступник в люсекофте, осужденный за ограбление и убийство» [450] . В данном случае аудитория также мыслится как состоящая из потенциальных преступников, однако выбор костюма уже не интерпретируется как осознанное решение Бхатти.
450
Rollemodell i tiltaleboksen? In Varden. 2008. April 17 (www.varden.no/meninger/leder/rollemodell-i-tiltaleboksen-1.865485; дата обращения 28.07.2018).
Как показывают недавние исследования, одежда влияет не только на то, как нас видят другие, но и на то, как мы сами видим себя и кем являемся. Костюм всегда что-то делает с нами. Антрополог Дж. Эндрюс утверждала, что одежда способна модифицировать тело [451] ; Д. Миллер использует тот же аргумент, интерпретируя костюм как «живое одеяние». [452] Это означает, что одежда насыщена идеями, и люди имеют к ним доступ. Тело что-то делает с одеждой, а одежда что-то делает с телом [453] . Костюм — это не просто оболочка [454] . Такой подход ставит под сомнение европейскую идею подлинного внутреннего «я», противопоставляемого обманчивой внешности. Ни одна из проанализированных мной статей не содержит этого современного взгляда на возможности костюма. Ближе всего к нему комментарий в одном из таблоидов:
451
Andrewes 2005.
452
Miller 2005: 1–12.
453
Andrewes 2005.
454
Miller 2005: 1–12.
Холодный свет суда делает заметными четкие цвета люсекофте Бхатти, одежды, которую преступники после Давида Тоски, кажется, специально приберегают для судебных заседаний. Безобидный домашний образ этого костюма, вероятно, призван соответствовать роли, которую Бхатти взялся играть на суде. Он очень открыт и вежлив. Бхатти выстраивает с публикой доверительные отношения [455] .
Возможно, Бхатти осознанно или подсознательно выбрал люсекофте не только ради того, чтобы предстать в глазах публики в определенном образе, но и потому, что ему хотелось самому соответствовать этому образу, обнаружить в себе такие черты, как открытость и вежливость. В статье это именуется ролью, что лишний раз подтверждает теорию Гоффмана. Однако влияние одежды не сводится к возможности сыграть роль; она оказывает глубинное влияние на саму нашу сущность. Как упоминалось выше, это связано с готовностью отказаться от жесткой дихотомии между внутренним и внешним, столь важной для современной западной концепции человека. Поскольку костюм — амбивалентный феномен, наделенный множеством смыслов, нет никаких оснований полагать, что транслируемое им послание однозначно или что оно предназначено лишь для одного человека или группы. Скорее всего, Бхатти хотел одновременно отдать должное Тоске, продемонстрировать уважение к суду и, по возможности, подчеркнуть определенные черты собственной личности.
455
Egeland 2008: 8.
Как показывают медийные дискуссии, решение вопроса о соответствии люсекофте случаю (то есть контексту судебного разбирательства) зависит не только от случая как такового, но и от того, кто именно надевает костюм. Наряд Бхатти оказался проблематичным, однако тот же наряд на других обвиняемых не вызывал споров. В одной из статей описывались сигналы, которые транслирует публике свитер-люсекофте на преступнике в зале суда:
внутреннее спокойствие, уравновешенность, домашний уют, норвежскость и национальное единство. Репутация, которая нам всем важна. Пер Ордеруд «полностью использовал возможности символа, и это сошло ему с рук». Затем объявился один из самых ужасных грабителей Норвегии. Костюм Дэвида Тоски привлек к себе больше внимания, чем наряд Ордеруда, поскольку появление человека в балаклаве на публике в подобной одежде казалось удивительным.
По общему признанию, ему это также сошло с рук, поскольку он этнический норвежец. Но использование Тоской люсекофте изменило символ, и многие, вероятно, начали думать о люсекофте как о «гангстерском свитере».
Последний в преступной банде люсекофте — горожанин, террорист, мусульманин с пакистанскими корнями. Бхатти вошел в зал, улыбаясь вспышкам фотокамер, хорошо подготовленный
своим адвокатом Джоном Кристианом Элденом. В его левой руке сиял апельсин, как пасхальное солнце, а персональным брендом ему служил Коран, к которому обвинение оперативно предоставило ему доступ [456] .456
Jarle Grivi Brenna and Ingunn Andersen, 2008 — Strikkegenseren var Bhattis forslag // VG. 2008. March 31. 18:10 Oppdatert: 31 March 2008 (www.vg.no/nyheter/innenriks/i/GoE4B/strikkegenseren-var-bhattis-forslag; дата обращения 28.07.2018).
Те же элементы нарратива воспроизводятся в других статьях и блогах. Трое обвиняемых обладают характеристиками, которые позволяют считать их более или менее подходящими для ношения люсекофте. Пер Ордеруд подходит для этого, потому что он этнический норвежец, пышет здоровьем и имеет наследственные права на ферму. Дэвид Тоска если не подходит, то, по крайней мере, не оскорбляет вкусы публики напрямую, поскольку он тоже этнический норвежец; впрочем, он «человек в балаклаве», так что наряд ему не особенно пристал. Арфан Бхатти, напротив, совсем для него не подходит. Он горожанин, мусульманин, подозреваемый в терроризме, не норвежец по национальности [457] . Иначе говоря, очевидно, что степень норвежскости в данном случае играет важную роль, и эта норвежскость определяется внешностью, религией, происхождением и степенью урбанизма подсудимых, а также тем, что они носили раньше.
457
Aab? 2008; Lilleas 2008.
Норвегии нравится считать себя демократическим и эгалитарным обществом, в котором нет места расизму. Тот факт, что реакция на трех соратников по люсекофте оказалась столь разной, обескураживает. В течение долгих лет норвежцы гордились свитерами-люсекофте, с удовольствием дарили их иностранным гостям и экспортировали в разные страны, не обращая внимания на цвет кожи или религиозную принадлежность потребителей. Внимание к костюму Бхатти, возможно, свидетельствует о том, что война с террором усилила расистские настроения в Норвегии. Впрочем, это можно истолковать и как актуализацию забытых идей, сохранившихся в материальной культуре и определяющих нормы использования одежды и других вещей [458] .
458
Klepp 2007: 254–275.
Надежные и нейтральные мужчины
В нескольких блогах отмечалось, что обвиняемому не следует выбирать «изысканную одежду», быть «слишком нарядным или расфуфыренным»; кроме того, пояснялось, что понимается под «приличной одеждой» [459] : красивая рубашка, галстук и умеренно консервативный свитер. Этот стиль отличают не только специфические детали (цвета или виды одежды); он напрямую связан с определенной — а именно консервативной — политической ориентацией. Кроме того, такой наряд можно описать как своего рода свободный костюм [460] . Костюм сыграл важную роль в формировании современного общества, в котором рациональность восторжествовала над феодализмом [461] . Он был мрачным, строгим, неброским и демонстрировал, что его владельцы сосредоточены на насущных задачах [462] . Скромность стала претензией на власть, опорой которой служила европейская товарная экономика и развитие текстильной промышленности [463] . Костюм носили, разумеется, не все, а только мужчины. Эта «неформальная униформа» [464] делала их частью доминирующей культуры, которая конструируется как неизменная и нейтральная, пребывающая вне истории и вне специфических интересов [465] . Костюм — одна из основных репрезентаций доминирующей маскулинности [466] , наделенная большим социальным авторитетом, и оспорить ее нелегко (ил. 12.3) [467] .
459
Ddomstol.no. www.domstol.no/no/Sivil-sak/Oppforsel-i-retten/ (дата обращения 28.07.2018); и само собой разумеется, что человек в «люсекофте» не может быть ярым антисемитом (hablog.us.splinder.com/post/708573; дата обращения зима 2011).
460
Hellesund 2000: 138.
461
Hollander 1994.
462
Rubinstein 2001: 45.
463
Kuchler & 2005: 49; Hollander 1994: 445 (Холландер 2015: 438–439).
464
Rubinstein 2001: 86.
465
Hebdige 1979: 16.
466
Conell 2001: 26.
467
Ibid.: 156.
12.3. Глава исследовательского отдела Арне Дулсруд в люсекофте на рабочем месте в SIFO, Oslo Metropolitan University, 2018. Автор фотографии: Туне Скодал Тобиассон
Саамская «кофте» бросает вызов этой доминирующей маскулинности. Как упоминалось выше, сторонники ее запрета апеллировали к нейтральности — аргумент, который используется для защиты власти. Тот факт, что предложение было отклонено, указывает на силу контрвласти: прав коренных народов в Норвегии. В дебатах о люсекофте использовался термин «естественный», хотя и имплицитно, как оппозиция к искусственности; но естественным нарядом был признан не строгий, а свободный костюм [468] . Такие костюмы — например, рубашку и пиджак в сочетании с повседневными брюками или рубашку и пиджак без галстука — обычно носят в более непринужденной обстановке или в знак протеста против жесткого дресс-кода [469] . Если вы хотите выступить с трибуны Норвежского Стортинга, вам обязательно нужен пиджак. Однако другие составляющие костюма не обязательны. Пиджак здесь — атрибут власти (впрочем, брюки вам, думаю, тоже нужны!). Тот факт, что в костюме, якобы подходящем для обвиняемого, пиджак заменялся свитером, легко интерпретируется как требование отказаться от элемента костюма, яснее всего выражающего силу и мужественность. Использование других элементов костюма, таким образом, указывает на уважение не только к суду, но и к господствующей маскулинной властной структуре в целом. Замену пиджака на консервативный свитер можно истолковать, сравнив последний с кардиганом в интерпретации Дж. Тёрни: это «не формальная, но и не повседневная одежда. Можно сказать, что она подходит тем, кто не чувствует себя достаточно комфортно в какой-либо сфере деятельности»; подобно кардигану, свитер «ассоциировался со слабостью и неспособностью контролировать ситуацию» [470] и тем самым подходил для кающегося грешника. Костюм с пиджаком не входил в число рекомендаций. Вероятно, он был бы воспринят как слишком сильное вестиментарное высказывание для обвиняемого и скорее подошел бы мафиози, чем раскаявшемуся преступнику или невиновному.
468
Pettersen 2004: 81.
469
Ibid.: 113.
470
Turney 2009: 35 (Тёрни 2017: 33–34).