Кровь боярина Кучки

В подземной каморе, где Петрок с Кисляком пытали Офимку, было даже уютно. Стены обмазаны глиной, побелены, под ногами тканые половики.

–  Я тут порой отдыхаю от излишних шумов, - сообщил Вятчанин.
– Силка!
– распорядился он.
– Принеси господину рукомойный таз с потиральцем… Ишь как руки ободрал!
– заголил он рукава Роду.
– Сейчас мы все обработаем. Силка!
– крикнул вдогонку, - Вели готовить естьё, а кому - не сказывай. Сам сюда принесёшь.

Вскоре и стол был накрыт. Не только естьё, но и питьё услаждало взор. Уютно в гробовой тишине при светильниках кушалось. Спокойно, оттого и уютно.

–  Вот теперь и нальём за встречу, - распоряжался Шишонка.

–  Не ведаешь, здесь ли боярин Короб Якун?
– на всякий случай полюбопытствовал Род, надеясь в трудный час обрести ещё одного старого, доброго приятеля.

–  Якун? Короб?
– переспросил Шишонка.
– Слыхивал о таком. Он Гюргию Владимиричу служил, а с Андреем Гюргичем вдрызг рассорился. Говорят, прозябает ныне у своего нового государя Михаила Гюргича. Тот был изгнан братом Андреем, потом вернулся, в усобицах потерял удел, приютился в Чернигове.

Заскрипела лестница. Из противоположной двери, через которую четверть века назад проник в этот погреб Петрок Малой, чтоб похитить детей казнённого им Степана Ивановича, вошёл не кто иной, как Яким.

–  Уф!
– перевёл он дух.
– Так и знал, что ты здесь укрылся, несчастный братец. Великокняжьи обыщики за тобой рыщут по всей Москве. Не ровен час, наведаются к Вятчанину.

–  Тут им не повезёт, - пробурчал Шишонка.

–  Как Андрей некстати появился?
– до сих пор недоумевал Род.
– Опять нюхалка Вевейка?

–  В Боголюбове оставили злицу, - мотнул головой Яким.
– Сиделка из неё никудышная.
– Он налил себе до краёв и потянулся к Роду, чтобы содвинуть кубки.
– Кто мог предполагать, что Андрей не заснёт после обильных яств? Пладенный сон его не взял. Решил проведать умирающую. Неслучай, и только.

Со своим кубком приподнялся Род. И внезапно ощутил дрожь в коленях. Спешно поставил кубок, расплескав вино. Вышел из-за стола, торопясь к одру, и… не смог шагнуть. Испуганными глазами уставился на пол, сплошь покрытый слоем каких-то липких подвижных частиц. В воздухе замелькали цветные пятна. Стол заколыхался. Стены покрылись паутиной. Лица Шишонки и Якима то исчезали, то появлялись вновь…

Нечто похожее приключилось с ним в отрочестве в зимнем лесу, когда, проблукав три дня, он ни на миг не сомкнул очей, остерегаясь волков. Цветные пятна, исчезающие деревья… Хвала Сварогу, волхв Букал отыскал его лыжный след, приволок пестуна домой.

Теперь нет Букала. Теперь ему много хуже. Отнявшая ноги слабость не даёт устоять. Он пошатывался, как быльё на ветру. Сердце пронзила боль. Лютым хладом дохнула смерть. Вовсе не та, что ему пророчили.

–  Не моя! Не моя!
– шептал Род, рухнув на дощатое ложе, застланное кошмой.

Что же это, живое, все наполняющее, могучее, разом покинуло его, выдернутое насильно? И опустело тело, словно безъядерный орех.

Яким с Вятчаниным поначалу опешили, затем бросились к нему.

–  Помилуй, братец! Что стряслось?
– теребил Кучкович.

Шишонка, приподняв голову упавшего, прижимал к его устам ендову с вином.

–  Выньте из груди нож, - просил Род.

Спасатели переглянулись: какой, где нож?

–  Снимите с головы шлем. Он сдавил лоб, - просил явно уж бредивший больной.

–  Шлем сняли, - делал ложные движения Яким, - нож извлекли…

Род сам понимал, что бредит, но ощущал нож в сердце, шишак на лбу и путался между бредом и явью. Только что Яким был один - и вот… два Якима. А в кишках возбуяние, как от несвежей пищи. Руки и ноги немы - не шевельнёшь!

Бестолково и бурно соборовали над ним Яким с Шишонкой, решая, что предпринять. Вот к их голосам примешался ещё один… Как подсказала память, голос Силки.

–  Человек… именем Пётр… желает видеть тестя своего…

–  Зятёк Пётр? Веди его скорее, - велит Яким.

И - последнее, что услышал Род. Пётр, зять Якима, произнёс страшные слова:

–  Государыня наша великая княгиня Улита Степановна только что покинула земную юдоль!..

4

Очнулся он в светлой одрине, значит, перенесли из подземелья наверх. Солнце ослепительно глядело в распахнутое окно.

–  Ожил, кормилец?
– склонился над ним Силка Держикрай.

Род шевелил губами, не слыша собственных слов:

–  Где… она?

Силка, захлёбываясь, поведал, что поезд усопшей великой княгини давно ушёл, государь покинул Москву, оставленный им тиун не проявляет усердия в розыске скрывшегося боярина. Поначалу оказал рвение, разослал ищеек, да без толку. Решил: улетела птичка из города, а в лесу не поймаешь. Вот и перетащили болящего ближе к солнцу и воздуху.

–  По-гре-бе-ни-е, - трудно вымолвил Род.

–  Погребена, - успокоил Силка.
– Схоронили матушку во Владимире в златоглавом храме Богоматери. Великий князь давно в Боголюбове со своим двором.

–  Я… давно?
– попытался выяснить Род.

–  Месяц почти колеблется твоя милость между жизнью и смертью, - объяснил Держикрай.
– Кормишься из рук. По надобности не можешь встать…

–  Где Вятчанин?

–  Со дня на день вернётся. Ищет укрытия понадёжнее. Яким Степаныч строго наказал позаботиться…

–  Яким… уехал?
– беспокойно зашевелился Род.

–  Тюх-тюх-тюх-тюх!
– заботливыми руками угомонил его Держикрай, - Яким Степанович, уходя, обронил случайно, - потайну зашептал он, - мысль свою обронил как бы про себя. А я слышал.

–  Ш-што?
– не понял Род.

–  Он изрёк, - продолжал шептать Силка. И, словно посольник, передал заповедные слова: - «Если братцу не дадут жить, клянусь убить самовластца!»

Род прикрыл веки, всей внутренней силой сосредоточился, жаждая узреть, где сейчас Яким, что с ним, чем занят… И не увидел ничего.

Тем временем слуга-сиделка деловито бормотал:

–  Нынче же приведу лечца. Теперь место подходящее. Пускай лечит…

–  Никаких лечцов. Я сам себе лечец, - строго сказал Род.