Кровь боярина Кучки

–  Знаешь его?
– обратился к Мякуше Род.

Она резко затрясла головой:

–  Не ведаю, кто таков.

–  А Первуху Шестопёра ты ведаешь?
– сощурил глаза Зыбата. Поскольку оба, настигнутые им, онемели, ничего не в силах понять, он продолжил: - Муж твой, Мякуша, бежал от своего господина, нашёл спасение у меня, попросил укрыть Христа ради. Долго по его мольбам я искал твоего покупщика. В Великих Булгарах прежде цасто бывал, знакомых оттуда много. И вот сегодня нашёл булгарина. Указали. А этот, мой давний спаситель, - кивнул он в сторону Рода, - ни раньше ни позже перекупил тебя. Как было за вами не увязаться?

–  Где муж? Веди к нему!
– бросилась к Зыбате Мякуша.

Они пошли, держа её меж собой, как охраныши.

–  Живу я на Розважи в Красных Плотниках [482] , - сообщил Зыбата.

–  Все новгородские улицы обошёл, а Розважь пропустил, - сокрушался Род.

–  Вот Славянский конеч минуем, - вывел их Нерядец на площадь, - там будет недалеце.

Далече ли было до Славянского конца, Род забыл заметить. Пришлось непредвиденно задержаться.

–  Что за глота на торгу?
– удивилась Мякуша.

[482] КРАСНЫЕ ПЛОТНИКИ - краснодеревщики.

Толпу скучил надрывный крик. Над головами возвышался мужчина в богатой сряде, ставший то ли на ящик, то ли на порожнюю куфу. Он и орал. Явственно доносились лишь отдельные слова:

–  …Очи серы… власы рыжи… рост велик… прозвищем Первушка…

–  Это заклиц, - объяснил Зыбата, - Объявляет о беглом рабе. Кто беглого укроет, платит шесть гривен, как за убийство. Кто поможет в поимке, полуцит гривну.

О закличах Род слыхал. Великокняжеский «Указ о холопах» знал.

–  Стало быть, плохи твои дела, - остерёг он Нерядца.
– По моему разумению, речь идёт о Первухе. А ты укрывщик.

Нерядец заторопился:

–  Пойдём отсель. Завтра цуть свет Шестопёр со своей подружней окажутся на ушкуе. И отвезёт их Кипрюша Ворон, мастер плавного пути, от Господина Великого Новгорода далеце, в Вячкую республику, где ни заклицей, ни рабов, ни князей с боярами.

–  В Вятскую республику?
– переспросил Род.
– Что-то я о такой стране слыхивал от галицкого изгоя Берладника. Да сам он лишь понаслышке ведал о ней.

–  Зато я не понаслышке тебе скажу, - оживился Зыбата. И, видимо, сел на любимого конька. Начал издалека, с тех пор как водил хлеб-соль со штетинцами [483] да чудинцами [484] , потом переметнулся к обонежцам, югорщине [485] .

[483] ШТЕЦИНЦЫ - торгующие с Польшей.

[484] ЧУДИНЦЫ - торгующие с Прибалтикой.

[485] ОБОНЕЖЦЫ, ЮГОРЩИНА - прокладывающие пути на север.

Россказни дальних странствователей привели его под начало Ядреика, воеводы ушкуйников. Ходили по Сухоне, Вычегде, в Печору и по её притоку Усе через северные отроги Земного Пояса - в Ворь, приток Оби, или иным путём - через Шугорь, приток Печоры, по Северной Сосьве южнее к Берёзову. Из-под тяжёлой руки Ядреика выскользнул мастер плавного пути Кипрюша Ворон со товарищи, в числе коих был и Зыбата. Стали к булгарам хаживать по Мете и Тверце в Верхнюю Волгу, затем по Нерли, Клязьме и Оке. Отсюда вверх по Каме или Вятке к северу, к остякам. Вот тут-то однажды на Вятке, на правом берегу, на высокой горе приметили городок, окружённый валом и рвом. Уж так он им полюбился! Призвали на помощь святых Бориса и Глеба, взяли с боем деревянную крепость и остались здесь навсегда. Городок назвали с ходу Болванским по капищу местных жителей. Потом окрестили Никулицыным, построили храм. Срубили и новые города Кашкаров, Хлынов. Последний как бы столицей стал. Проснёшься ополночь в тёплой одрине и слышишь, как перекликаются сторожа, твой покой охраняя: «Славен и преславен город Хлынов град!», «Славен город Кашкаров град!», «Славен город Никулицын гра-а-ад!». Особенная страна! От княжеских, боярских и новгородских смут независимая. Хотя и с обычаями новгородскими. Все её жители равны, не имуществом, а правами. О имуществе каждый промышляй, как умеешь. Выборные старшины и духовенство блюдут порядок и нравы. Лесные отшельцы, чудь, вотяки, черемисы, не принявшие пришельцев, хотя и беспокоят набегами, всегда отражаются с великим уроном. Ежегод дважды торжественно проносятся по стране железные стрелы - захваченное оружие непокорных, для вящего указания, чья тут сила. И тишина давно укрепилась бы, да сородичи новгородцы, наезжая, натравливают набегщиков, мутят воду. Не по нраву им чужая свобода.

–  Не пускать бы новгорочких лазутников, - заканчивал свой рассказ Зыбата.
– Да ведь как друг без друга? То нам соли от них, то им от нас конопли да грецихи надобно.

–  Обратают они истиха вашу самость [486] , - посочувствовал Род.

–  Не-а!
– мотнул головой Зыбата.
– Церемисские волхвы предрекали: около трёх веков продержимся. И вовсе не новгородчи огорлят нас, а иной властитель. Им развеется тьма разделения нынешних княжеств. И Вячкая республика станет мизинчем в его большом кулаке. А пока езжу в Новгород за солью да за людьми.

[486] САМОСТЬ - самостоятельность, независимость.

–  Нескоро ваша республика станет в большом кулаке мизинцем, - задумчиво обнадёжил Род, - Не вижу такого мужа, чтобы разбросанные пальцы в кулак собрал.

–  Церемисские волхвы говорят: нескоро [487] , - согласился Зыбата.
– Хватит времени вольницать и нам, и детям, и внукам вдали от смут. Вот и у Первухи радостные мецты: хоцу жить, говорит, как целовеку пригоже, юдолью земной насладиться долюби [488]

–  Бог нам с Первушей тебя послал!
– обрадовалась Мякуша.

[487] Вятская республика была взята войсками великого князя московского Василия Васильевича и обложена данью в 1459 году.

[488] ДОЛЮБИ - вдоволь, сколько угодно.

–  Завидки берут, слушая, - не мог не признаться Род.

–  Не завидуй, а присаживайся в наш ушкуй, сцаслив будешь, - позвал Зыбата.

–  Много я поменял ушкуев, - тяжело вздохнул странник.
– Великое у меня понадобье во Владимир попасть скорее да увидеть родной Москов…

В доме, куда Нерядец привёл новообретённых друзей, жена и муж Шестопёры накрепко обнялись.

Род одарил Мякушу рисунчатым заморским платком, она едва глянула на подарок, не сводила глаз с мужа.

–  Не рада баба повою, рада упокою, - наблюдательно заключил Зыбата.

Потом длились мускульные мужские объятья Рода с Первухой, из которых последний выпрастался изрядно помятым.

–  Не чаял видеть тебя, живого и невредимого!
– охал и ахал он.

–  Друг мой единственный, не ушедший из жизни!
– расчувствовался Родислав.

–  Мы ещё поживём теперь!
– воспрянул душой Первуха.

Стол был обильный. Хозяин жилища, рябой молчун прозвищем Митка, постарался на славу.

Под рассказы бывальца, повидавшего чуждый мир, зелено вино лилось незаметно. Когда общей стала беседа, говорили уже кто в лес, а кто по дрова.

–  Как услышала заклича, верчу головой: вдруг десятский [489] неподалёку. Схватит Зыбату, потом тебя - и прощай жизнь!
– буйно раскраснелась Мякуша.

–  Четыре гривны - кадь ржи!
– не слышал её Первуха.
– Хлеб - две ногаты! Мёд - десять кун пуд! А все из-за самовластца Андрея Гюргича: опустошил волость, перерезал торговые узы с Суздалем… До сих пор не оправимся!

Зыбата тем временем внушал Роду высшие мысли о новгородской душе, новгородской чести. Доказывал, якобы новгородцы не охотники разглагольствовать. Даже не договаривают своих речей. Без того понимают друг друга. Дело служит окончанием речи.

[489] ДЕСЯТСКИЙ - полицейский чин.

–  Наша рець кратка, да сильна!
– кричал он.

А вот речи кыян, по его утверждению, велеречивые, образные. Куда до них суздальцам! Молвят сухо, да не сильно. А если многоглаголиво, так не образно.

Зыбата вскочил на лавку, взмахнул руками, чтобы наглядно показать риторский талант новгородца. Его так при этом качнуло, будто на ушкуе в трёхбалльный шторм. Однако же устоял Нерядец. Первуха от восхищения поплескал в ладони:

–  Новгородец хоть пьян, а все же на ногах держится!