Кровь боярина Кучки
Шрифт:
Дресвяная дорога, выйдя из леса, стремилась по полю к чуть приметным избам. На поле, вернее, на лугу с выщипанной травой черным полумесяцем вспахана полоса. Нет, это не полумесяц, а круг, венчающий село и вот-вот готовый сомкнуться. Вспашка уже пересекла дорогу, разрушив дресвяное покрытие. Оставалось допахать несколько сажен, чтобы завершить круг. А вон и поющие пахари. Но - Сварог их накажи!
– что за пахари? Полунагие бабы, девки, старухи. У девок косы расплетены. С баб и старух сорваны головные платки. Распустив волосы, зеленогривыми ведьмами встречают они ранний рассвет. Несколько наиболее увесистых баб сидят на досках, положенных сверх сохи. Несколько девок придерживают соху позади. Остальные, впрягшись в неё, натянув постромки, тащат своё орудие, оставляя полосу вспашки. Песня при этом звучит надрывная:
Из песни Род понял, что дорога проходит через село Шеломница. И ещё от волхва Букала он знал о древнем обычае опахивать свои села при близком бедствии и напасти, чтобы несчастье остановилось за бороздой и не смело переступить её. Стало быть, смерды-шеломничане, напередки узнав о движении княжеской рати, почли за благо испытанным пращуровским приёмом обезопасить себя. Вот уж и круг соединили и, разложив скатерть-самобранку, развязав припасённые узелки, сели пиршествовать. Роду стало жаль ночных тружениц. Он уже слышал издалека за лесными дорожными поворотами с северной стороны лязг оружия, ржанье коней, неотвратно накатывающийся гул большой рати. С ночного привала воины поднимаются до свету. Не на работу, а на войну не сам пробуждаешься, а тебя пробуждают, лишнего мгновения не подарят. Часу не минет, и пересечёт грубая полновластная рать маленькую зеленокровельную Шеломницу, обабит девок, обрюхатит порожних баб, что так старательно опахивали село. Многого недосчитаются смерды-шеломничане в своих подклетах, медушах, кладовых. Замрёт вдали ржанье уведённых коней, и останется утирать слезы селу, ободранному как липка.
Однако выученик волхва на сей раз оказался плохим провидцем. Чу!
– оборвался шум надвигавшейся суздальской рати. Тишина воцарилась. Только ночные пахарки, хлебнув медовухи с устатку, верещат над самобранкой, словно пипелы [343] . Почему же остановил Гюргий свою тьму тысяч? Неужто пращуровский приём и ныне оказал силу и несчастье не посмело преступить начертанный сохой круг? Род ещё некоторое время ждал: мало ли отчего кратенькая задержка? Но скоро понял: жданки надобно прекратить. Вот уж и пахарки покинули своё место отдыха, не от кого прятаться в ернике. Он вышел на обеспыленную росой дорогу и споро зашагал в направлении войска. Одно памятное обстоятельство подсказало юноше причину задержки рати. Несколько дней назад, когда переправились через Мосткву-реку и миновали повёртку на Красные села, Гюргий, к своему крайнему раздражению, обнаружил, что Кучка не вышел к нему с помогай. Князь не преминул послать к ослушнику некоего Мамику-сотника, местного, из села Арати, зверовидного мрачного бобыля, что до ратной кабалы был поводчиком и кормился медведем. Пожалуй, этот Мамика теперь вернулся и передал государю нижайшую просьбу подданца Кучки обождать его московские силы, а нелюбье отложить. Род остановился середь дороги, прикрыл глаза, сосредоточился и представил боярский терем в Кучкове. Что же увидел? У распахнутых широких ворот - возы, груженные не походной кладью, а ценным домашним скарбом. Будто боярин собрался не на войну, а в иную вотчину. Откуда же ещё у Степана Иваныча вотчина, помимо москворецких его земель? Род почесал в затылке, встряхнул головой и прибавил шагу, не теряясь больше в догадках.
[343] ПИПЕЛА - свирель, флейта.
А вот и первые воины лежат на траве, пожёвывая чемеру [344] . Они издали заметили юношу, и до чутких его ушей долетел неторопливый переговор:
– Наш молодой колдун шествует…
– Чтой-то уж и колдун? Лечец-травник.
– Не просто лечец, а истинный волхв.
– А я слыхал: сын
волхва!Род, подойдя, приветливо оглядел спорящих:
– По какой причине неурочный привал?
Все четверо вскочили.
– Кабы нам знать да ведать!
– почтительно произнёс старший.
[344] ЧЕМЕРА - одуряющий табак из воробьиной гречихи.
Род счёл за благо не идти к Гюргию с пустыми руками, отыскал в обозе свои пожитки, развёл костёр и принялся готовить два зелья. В обозе мечники, седельники и коштеи тоже не ведали причины задержки.
– Я не зна-а-аю, князь знат, - распевно ответил один из них.
К колдовскому костру все подходить остерегались. Роду надолго посчастливилось остаться наедине с собой. Он почуял за спиной человека, когда оба зелья были готовы. Сидя на корточках, обернулся - позади возвышался Короб Якун.
– Что ж у тебя получилось, друг?
– поинтересовался боярин.
– Отвар из дремлика, порошок из о дурника.
– Как государю этим воспользоваться?
– Отвар принять внутрь или порошком покурить и подышать этим куревом.
– Дай-ка для начала отвар. Гюргий Владимирич сызнова ночь не спал.
– Отчего в походе промешка?
– спросил Род.
Короб осмотрел вокруг и, убедившись, что поблизости нет ушей, мрачно произнёс:
– Кучка изменил.
Род едва не выронил снадобицу из рук:
– Так я и знал. На чужбину целит Степан Иваныч.
У Якуна глаза расширились:
– Ты… неоткуда было тебе узнать.
Род вместо ответа тяжело вздохнул.
– Прискакал из Кучкова ночью лазутник, - продолжал Короб, - поведал, что обезумевший старик устремляется со всею семьёю и ближними людьми в Киев к супостату нашему Изяславу. А несогласную боярыню в поруб бросил, покуда не образумится. Государь отложил поход. Негоже иметь за спиной осиное гнездо. Нынче же отборные силы двинутся к Красным сёлам. Не сносить изменнику седой головы.
– Якун пощипал стриженную под государя бородку и сурово прибавил: - Седой, а глупой!
Они пошли к княжому шатру.
– Мне нельзя ведать имя красносельского лазутника?
– спросил Род.
– Отчего ж нельзя?
– пожал плечами Короб.
– Ты наш. А в Кучкове прожил изрядно. Может, твой знакомец? Имя его Дружинка Ильин Кисляк… Почему ты вздрогнул?
– Перегрелся у костра, обдул ветер, - наскоро отговорился Род и ещё спросил: - А не сказывал лазутник этот о судьбе Петрока Малого, любительного слуги боярского?
– Петрока… Петрока… - напряг память Якун и вдруг хохотнул.
– Вспомнил, сказывал. Этот любительный слуга своему господину не потакнул, не пожелал бежать в Киев. Тоже сидит в порубе.
– Зачем же Степан Иванович медлит с побегом?
– вслух подумал Род.
– Стало быть, туг на сборы, - пояснил Якун Короб.
– Да и подружию свою не уймёт никак. Оставлять жаль, а казнить ещё жальче.
Приблизились к Гюргиеву шатру, приметному по узорчатой златотканости и обилию вокруг боярских детей и пасынков. У длинной коновязи насыщался овсом из подвязанных торб ряд разномастных коней. Род передал боярину снадобицу с отваром дремлика.
– Сам-то не зайдёшь к государю?
– спросил Якун и тут же рассудил: - Где там! Лик заострился, очи запали. Вестимо, устал, ночь не спавши, рыская по лесам. Скажи, сколько пить, отдохни, а уж после…
– Ежедень перед сном по лжице на фиал молока, - еле вымолвил Род, чувствуя на спине испарину.
Боярин ушёл. Выученик табунщика Беренди быстрым оком окинул коней и сразу определил наиболее свежего, отдохнувшего. Это была избура-гнедая кобыла. Должно быть, её хозяин отлучился давно и надолго. Отстегнув торбу, отвязав повод, Род птицей взлетел в седло и, разворачивая кобылицу, увидел Дружинку Кисляка, выходящего из шатра. Едва их взоры сошлись, обомлевший Дружинка, признавший своего старого поднадзорного, быстро взял себя в руки и завопил что есть мочи:
– Держите вора!
Вырвав лук у охраныша, он нацелился и… Нет, мастер по доносам и пыткам не мастер по стрельбе. Род даже не услышал пения стрелы. А спустя самое короткое время он уж летел по Старо-Русской дороге в сторону Кучкова.
Лететь-то летел, да мосты проклятые из давно не менянного пластья таили беду для торопливого всадника. Ссоры да которы между князьями да половецкие набеги с бродничьими разбоями так расхолодили чернедь-мужичков, что те не блюли дорожной повинности, дресва уходила в песок, умножая колдобины, а гнилое пластьё осыпалось, делая щербатыми многочисленные мосты.