Кровь боярина Кучки
Шрифт:
У Калинова моста небольшая пьяная глота преградила путь всаднику.
– Не ехай далее, парень, там Кучка с охранышами, - предупредил дюжий мастеровой, поигрывая полосой железа.
– Кучки боитесь?
– сделал весёлое лицо Род.
– Не боимся, а ждём своих, - вмешался товарищ мастерового.
– Сказывают, ополночь князь будет здешнего самовластца жечь. Ох, пограбим!
Род едва сдержал гнев.
– Вы-то кто, не здешние?
– Мы переселенцы из Суздаля, - ответил мастеровой.
Род полоснул жеребца по крупу сыромятной косицей. От внезапного скока ближайшие заградители повалились на стороны. И - вот уж он, Боровицкий
Вот уж и просека позади, и Кучково поле. Чистые пруды, перед тем как погаснуть, напоследок зажглись отблеском луча, тут же сгинувшего за окоёмом. Боярские хоромы мрачно выступили из-за дерев. За распахнутыми воротами выстроились те самые возы, груженные скарбом, что представил себе юный ведалец на Старо-Русской дороге.
Двое боярских кметей у ворот заступили путь:
– Куда? Кто таков?
Пока он раздумывал, как назваться, от возов долетел приказ:
– Пропустите названого сына боярского!
Едва спешившись, Род попал в крепкие объятия кощея Томилки.
– Тебя ли сподобился лицезреть, Пётр Степанович? Узнал-то сразу, а до сих пор не верю.
– Не именуй меня Петром, - велел Род.
– Разумеется, ты Родислав Гюрятич, да уж так уж… - мялся Томилка.
Тёплой, почти родственной встречи третьегодняшний изгой вовсе не ждал от боярского слуги, когда-то столь сурово снаряжавшего его на заклание.
– Здрав ли твой господин?
– спросил он Томилку.
– Здрав-то здрав, да уж долго ли ему здравствовать… - завздыхал кощей.
– Боярыня-то в порубе?
– Сидит уж который день.
– И Петрок сидит?
– Пошто Петроку сидеть?
– удивлённо дёрнул плечом Томилка.
– Он соборует с господином который день.
– А Мамика, княжеский посольник, в порубе?
– Пошто в порубе?
– опять-таки удивился Томилка, - Он наш. Тоже с господином соборует.
– А боярышня? А боярич?
– затаил дыхание Род.
– Здравы и лебёдушка наша, и лебедёнок. Тебя поминают который год.
Род, более не говоря ни слова, опрометью бросился в терем, взбежал по знакомой лестнице, миновал знакомые переходы и у боярышниной одрины вновь попал в объятия, но уж девические, и полные крепкие губы прильнули к его щеке.
– Родислав Гюрятич! Ждали-то как! Вевейка сказывала… боярин обмолвился… Улитушка сама не своя…
Это была Лиляна.
– Отпусти к Улите, - бережно высвобождался Род.
– Ой, чуть-чуть повремени, миленький ты наш. Там сейчас… Чуть-чуть повремени, - робко пробовала не отпускать Лиляна.
Юноша нетерпеливо растворил дверь, соображая, что делает не гораздо, суясь без спросу в девичью одрину. Однако то, что сразу увидел, скорее рассмешило и успокоило, нежели смутило.
Сидящая на лавке Улита, положив на колено голову ползающей перед ней Вевеи, наматывала на пальцы рыжие космы своей сенной девушки и дёргала сильно, разом.
– Чемер позвала сорвать, да?
– яростно вопила рыжуха.
В лесу Род таким же приёмом лечил Букала от острой поясничной боли, называемой чемером. Наматывал вокруг пальца несколько седых волос занемогшего волхва, дёргал разом или прикусывал их у корня, чтоб хрустнули. Это и называлось чемер сорвать. Однако на сей раз по всему было видно, что боярышня занята не лечением, а наказанием. Это и рассмешило Рода.
На его смех Улита вскинула зелёный взор, обезволенно опустила руки.
Обернулся сидевший у окна рослый отрок - вьющиеся русые кудри, белое, как выточенное, лицо, брови, словно угольком подмалёванные, глаза - зелёные самоцветы. Вот так Яким Кучкович! Вот так красавец! Чуть вырос, а как расцвёл! Лишь губы тонкие портят красоту недобротой. Кажется, ему нравилось наблюдать сестринскую расправу.Вевея же, почуяв избаву, мгновенно бросилась наутёк.
И вот два тела слились в одно, как в лесу на дереве, где скрывались от бродников. И вновь от возлюбленной пахнет мытелью, как в ночных кустах у Чистых прудов. Опять набралась жару в баенке. И желанные щёчки перевёрнутыми раскалёнными блюдечками жгут ему лицо. И родным алым домиком губки тянутся к нему. И глаза зелёными омутами манят утопиться в них…
– Один Бог ведает, как я тебя ждала. Сказывали, убит. Сама жаждала смерти, чаяла, она нас соединит.
Род не мог слова вымолвить. Сердце его, казалось, пробьёт две грудные клетки, чтобы слиться с её трепетно бьющимся сердцем.
– Сестрица, дозволь братца поцеловать, - вернул обоих в обыденную жизнь хрупкий басок Якима.
Улита оторвалась от Рода. Боярич с отроческой мужской силой обнял его и поцеловал в щеку.
– Братца поцеловать!
– передразнила Улита.
– Скоро этот братец тебе шурином станет.
– Ой ли?
– криво усмехнулся Яким.
– А Владимирский князь Андрей?
В груди Рода похолодало.
Девушка с укоризной посмотрела на ехидного отрока.
– Не кажись змеёнышем. Или тебе неведомы мои слезы?
Отрок построжал лицом, ласково дотронулся одной рукой до плеча сестры, а другой до локтя названого братца.
– Батюшка над ней сильничал, - объяснил он Роду.
– Изошла она слезьми, покуда не покорилась. Твою смерть доказывали и Петрок Малой, и Дружинка Кисляк, да им веры не было. А когда бродяга именем Клочко потонку описал, как тебя в разбойном стане вешали живым и расстреливали из луков, сестрица более месяца лежала в горячке, потом одеревенела, как кукла, и согласилась стать подмужней женой сына половчанки, этого старого обрубка, да вот срамота с Амелфой… Было бы большое несчастье, да меньшее несчастье помогло.
Род ободряюще улыбнулся сникшей Улите и, резко меняя суть разговора, спросил:
– За что тут был застенок бедной Вевее?
– Не бедной, а блудной, - хмуро произнесла боярышня.
– Учуяла рыжая срамница, что дом перевернулся с ног на голову, и надумала задать лататы. Томилка её поймал. Надо ведь доискаться, куда намечала путь. Удалось выдавить: во Владимир!
– Норовница [345] жениховствующего Андрея, - пояснил Яким.
Улита подняла взор на избранника своего сердца и, видя его сияющим, сама просияла.
[345] НОРОВНИК - пособник.
– А где Овдотьица?
– спросил Род.
Девушка вновь поникла.
– Овдотьицы не стало в ту зиму, накануне коей и тебя не стало с нами, - отвернулся к окну Яким.
Сумерки густели за слюдяным окном.
– Утопла мамушка наша в Чистых прудах, - тихо вымолвила Улита.
– Полоскала белье на мостках, поскользнулась и…
– Петрок с Амелфой её сгубили!
– вскочил присевший было на сундук Род.
– Я упреждал… я знал…
– За что? За что?
– спрашивала боярышня.