Кровь боярина Кучки
Шрифт:
С парома было видно, как Петрок остервенело выволок из склепа седого старика, схватил за космы, вздёрнул голову…
– Вижу!
– всей мощью горла крикнул Род.
Проклятый головник взглянул на реку, замешкался… Да недолго медлил. Отделил голову от тела охотничьим ножом, кинул её в мешок. Зарезал господина, словно петуха…
Непоправимо поздно подошёл к берегу медлительный паром.
Возле склепа у обезглавленных останков Кучки выл Буян. Злодея же и след простыл. Род обонял едучий запах дыма, слышал треск. Чтобы рассеять ужаснувшие его предположения, взошёл на верхний берег с трупом на руках.
Ошеломляющим костром
– Ой-ой-ой-ой, Родислав Гюрятич!
– взвыл он, увидя Рода с безглавым трупом.
– Ой-ой-ой-ой, Степан Иваныч!
– тут же завопил он, узнав на трупе боярскую одежду.
Треск, лопанье и шип пожара заглушали вытье Томилки.
– Кто поджёг терем?
– спросил Род.
– Княжьи люди подожгли. Не люди - звери! Петрок с Амелфой выдали им детушек боярских и Лиляну. Боярышню с бояричем и девку увезли неведомо куда. Амелфа надоумила Петрока спустить Буяна, чтобы сыскал боярина. Эх ты, Буян, Буян!
– пнул Томилка пса.
– А поджигатели под страхом смерти наказывали не гасить пожара…
– Где Амелфа и Малой?
– осведомился Род.
– Как занялось со всех сторон, я их уже не видел. Никого здесь не осталось. Я один…
Томилка бросился на землю, зарыдал. Род поднял и встряхнул его:
– Добудь белую понку с заступом. Обернём тело, выроем могилу. Надо похоронить боярина Степана Ивановича Кучку попригожу…
5
Он пришёл в себя от холода и боли. Не сразу приоткрыл глаза. Холод мучил оттого, что весь гол, как свечка. А боль - в каждой жиле, в каждой кости. Ведь лежит на досках навзничь с распростёртыми руками, прикрученными сыромятью к железным клиньям. Подумалось, на полу лежит. Ан нет, на щите из плотного пластья.
Солнце пронизывало огромный щелястый сарай-сенник. Порожний - ни клочка сена. Одр узника - жёстче некуда!
Память, как кровь в затёкшие члены, с трудом возвращалась в мозг. Они с Томилкой схоронили Кучку у Чистых прудов. Род нашёл вороного, предусмотрительно стреноженного, спрятанного в лесу. Оставив кощея, поскакал к Боровицкому холму. Думал об Улите с Якимом: куда увезли, живы ли?.. Вороной на полном скаку сунулся мордой вниз. Ощутив себя в полете, приняв удар, Род не в тот же миг впал в беспамятство. Успел узреть несколько стрел в боку хрипящего коня.
Пропасть времени прошла с тех пор…
Скрипнули ворота сенника. В образовавшийся проем вошли двое. Узкие глаза, вислые усы, куценькие бородёнки. Не сызнова ль попался в половецкий плен? Вошедшие такие одинаковые, похожие скорее на заботливого Беренди, чем на безжалостного Сурбаря. Чуть рты раскрыли, вязник содрогнулся.
– Когда покончим с ним?
– спросил один.
– Не торопись, Турпай, - сказал другой.
– Велено пока его беречь. Очнётся, скажет пытчикам что надо, а уж тогда…
Род кое-что смекал по-торкски после уроков Беренди и вспомнил из истории, преподанной когда-то Богомилом: именно торчин зарезал князя Глеба.
– Надоело доски мыть под ним, - ворчал Турпай.
– Шальная баба, что пыталась опоить его, ещё прибавила работы. Поверишь ли, Олбырь? Сам тошнотой исходишь, обмывая эту тварь. Чуть отойдёшь, его опять гадует [350] и гадует.
– Даже в беспамятстве не размыкал зубов, - вспомнил Олбырь.
– А все же кое-что попало внутрь…
[350] ГАДУЕТ - страдает рвотой.
– Тьфу на поганых северян!
– сплюнул Турпай.
– Всех бы зарезал вместе с их князем…
Олбырь остановил товарища:
– Ша! Он очнулся. Ишь глядит!
– А, наплевать!
– Теперь уж в сторону лежащего пустил плевок Турпай, - Он в нашем языке и глух, и нем.
– Пить!
– молвил Род по-торкски.
Тюремщики переглянулись. Олбырь бросился в угол к железной куфе, принёс скляницу с водой.
– Князя не надо резать, - продолжил Род.
– И ненавидеть вятичей не надо. Они не хуже торков: злые есть и добрые.
– Откуда знаешь наш язык?
– спросил Турпай.
– В плену у половцев от друга-яшника немного поучился. Его звали Карас.
– Ты нас не выдашь?
– спросил Олбырь.
– Укройте, мёрзну, - отозвался Род.
Турпай принёс бараньи шкуры. Одну подсунул, другой накрыл.
– Давно я здесь?
Торки, шевеля губами, принялись считать.
– Одна седмица, - сказал Олбырь по-русски.
– За что терпишь так от соплеменников?
– спросил Турпай.
Род попытался объяснить доступно:
– Родина предков - Господин Великий Новгород.
Поняли не поняли, а закивали, как восточные божки.
– Суздаль с Новгородом - во!
– сдвинул кулаки Олбырь.
– Покормим скоро, - обещал Турпай.
Они ушли. Он стал сосредоточиваться. Хотел видеть, где Улита и Яким. И застонал. В великолепной ложне на кружевном одре окаменевшую боярышню ласкал скуластый коротышка. Это же владимирский Андрей! Волосы чернее дёгтя, всегда лоснятся от какой-то жирной мази с резким духом. А Яким в богато убранной палате в сафьяновой мошне считает златики, одетый по-придворному: атлас червчат, сверкают золотые запоны с алмазными каменьями… Несчастный ведалец тряс головой. В глаза впивались, словно стрелы, лучи солнца из щелей сарая.
Вбежал Турпай, схватил бараньи шкуры, одну выдернул, другую сдёрнул, бросил обе в угол.
– Нельзя, нельзя… Сюда идут!
Вошли глазун с Амелфой. Попытались выставить тюремщиков. Те не ушли.
– Мы за него в ответе, - сказал Олбырь.
Петрок приблизился, присел на корточки:
– Худы твои дела, лесной бродяга.
– Зуй повинился, - подал голос Род.
– Узнал крест матери. Назвал споспешника…
– Нет на тебе креста!
– Петрок вынул из-за пазухи серебряную цепку, потряс перед глазами Рода.
– Вовсе ты не Жилотуг. Выкормыш волхва!
Род перевёл дыхание.
– Резал… горло… благодетелю! Я видел.
– Князь приказал, - дёрнулся глазун.
– Изменника искали кмети обезглавить волей государевой. Не выискали. Я нашёл.
– Дрожат у тебя руки, - заметил Род.
– А, будь ты проклят!
– вскочил Петрок и замахал руками.
– Тебе быть прокляту, блудник!
– возразил Род.
– Не пощадил детей господских…
– Детей увёз Андрей!
– со скуляжом вскричал Малой.
– Я вывел их из-под земли. Яким с Улитой во Владимире. Андрей с боярышней уже повенчаны. Я ни при чём.
– И вновь склонился к Роду: - Тебе тем паче горевать о ней нет смысла. Ведь ты одной ногой в могиле.