Кровь боярина Кучки

При встрече с Якуном Коробом юноша держал на уме не кучковский пир, а мосткворецкую казнь.

–  Скажи, боярин, нынешней зимой имал ли ты по княжескому изволу ростовского епископа Феодорца?

–  Имал этого еретика. А что?
– удивился Короб.

–  Не на Мосткве ли реке? Не в час ли казни волхва Букала?
– задыхался Род, страшась услышать ответ.

–  Да, он как раз лесовика-язычника сажал в воду. Хотя и оттепель была, да старец в студёной проруби мигом отошёл в иной мир.

Род ухватился за коновязь, чтобы не упасть.

–  Что с тобой, парень?
– испугался боярин.
– На тебе лица нет. Кто тебе сказывал о еретике-епископе и о лесовике-волхве?

–  Ни… никто. То есть… я не помню, - лепетал Род, - А что было после с Феодорцем?

–  Перед тем он в довершение своих злодейств запер храмы во Владимире. Вот князь Андрей и внял жалобам христианским. После по приговору митрополита еретику усекли язык, отрубили правую руку, выкололи глаза, прежде чем казнить смертью. И поделом: ведь он хулил Богоматерь!

–  Стало быть, отомщён мой отец Букал, - трепетно прошептал юноша.

–  Что ты бормочешь?
– спросил Якун.

–  Рядом с тобой сяду… как в Кучкове… на пиру, - поднял голову Род.

–  Ну, добро. Повечер увидимся, - махнул рукой удалой боярин.

Однако повечер им увидеться не пришлось. Ольгович на радостях решил попировать вдоволь, потому Род всю ночь оставался с Иваном Гюргичем. Жар покинул князя, сыпь почти исчезла. Пришлось трижды менять сгоревший фитиль в светце, и сызнова оба начинали мечтать о предстоящих двух свадьбах в сиятельном граде Суздале. Больной мечтатель млел от радости, здоровый старался не показывать грусти.

–  Представь, друже, - ворковал князь.
– В нашем горьком отступлении есть одна услада: с каждым покинутым городом мы становимся ближе к дому, к родному Суздалю. Твоя Улита уж не за тридевять земель, а почти рядом. Я, едва встану, вернусь в Облазню, заберу дочь кузнеца, сделаю её княгиней. Пора мне остепениться. Только ты о происхождении Русаны - никому ни гугу! Будем охранять наши тайны. Кажется, я отсюда вижу, как она выздоравливает… А ведь я полюбил её без сурьмы на бровях, без румян на щеках.

Род согласно кивал, явственно слыша причет и вопли, видя гроб на столе в пятистенке кузнеца. Назойливые речи князя Ивана о Русане удивляли и страшили его.

К утру в повалушу заглянул Владимир Святославич, изгнанник муромский:

–  Хочу попрощаться с вами. Вот-вот запрягут коней, и мы с боярином Коробом поспешим в град Москов, бывшее Кучково. Благовольный князь Суздальский ждёт меня, чтобы посадить на столе рязанском. На голову разбитый окаянный мой дядя Ростислав бежал к половецкому хану Алтуку.

–  Рад я за тебя, брат, - живо откликнулся князь Иван, - Издали благословляю тебя. Будь счастлив.

Ох, помозибо, брат. Издали обнимаю тебя по- родственному, - сжал руки и потряс ими новый князь Рязанский.
– А твоё, боярин, предсказание сбылось, - улыбнулся он Роду.
– Выйди на чуток из повалуши. Есть что передать тебе.

Когда вышли, новоиспечённый властелин Рязани, изменясь в лице, истиха сказал:

–  В доме у Ольговича измена. На пиру Берладник с ножом к горлу приставал к хозяину: дескать, вот Белозерская тысяча пришла, и Иван Гюргич тянет на поправку, надо без промешки вдарить по Давыдовичам, возвратить утерянное. А Ольгович ни в какую: «Князь Иван поправится, тогда пойду». Сразу пир - на слом. Боярин Якун Короб прежде времени покинул стол. Святослав Ольгович удалился в свою ложню. Все бы пустяки, да этот объюродевший Берладник после общего ухода повязал хозяйскую охрану, занял дом своей дружиной, прямиком пошёл в покои государя. Меня слушать не всхотел. «Ежели, - говорит, - применишь силу, князю Северскому - карачун! Он обманщик и предатель!» Я пытался помешать ему, да меня из дому выкинули вон. У него же не дружина, а ватага бродников!

Род недолго размышлял:

–  Скажи Ивану, будто отлучусь в задец. Сам побудь за дверью. Чуть что, кликнешь Полиена. Я недолго.

Проводил его дрожащий шёпот:

–  Берегись, любезный Род!

Даже чёрный ход наверх, в покои Северского князя, был под стражей.

–  Ты куда? Пускать не велено!

Род взял стражника выше локтя. Меч выпал из его руки.

–  С кем связываешься?
– испугался второй стражник.
– Это же ведун! Напустит корчету…

Род по ступеням птицей взлетел в сени, рванул дверь в княжеский покой.

Иван Берладник считал деньги на столе.

–  Все верно. Двести гривен серебром, шесть фунтов золотом. Я ухожу…

–  Позор! Измена! Бог покарает тебя, брат неблагодарный!
– причитал Ольгович.

–  Иван, верни чужое, - велел Род.

Берладник поднял голову и отшатнулся:

–  Ты?.. Кто тебя впустил?

–  Верни, - повторил Род.
– Иначе слишком мало лет пройдёт, как ты умрёшь.

Изгой отдёрнул руки от рыжих слитков, белых гривен и попятился к двери.

–  Пусть забирает, - простонал ограбленный, - Пусть поскорей уходит…

Род отвернулся от стола:

–  Воля твоя.

Он слышал, как Берладник сгрёб металл и хлопнул дверью.

–  Силой взял!
– пыхтел кутырь, - К Ростиславу-Михаилу побежит в Смоленск. Скиталец он и есть скиталец!

–  Жизнь в мошне не страшно потерять, - бормотал Род, - Жизнь в твоём теле - вот что главное… Ну, я вернусь к больному, государь. Тебе уже ничто не угрожает.

–  Коли б не ты, быть бы мне убиту, - сыпал князь благодарными словами.
– Взъярился, аки пардус…

Дружинников Берладника не стало в доме и вокруг него. Но у дверей подклета выросла тень и заступила путь.

–  Клянёшь меня?
– прозвучал голос Ивана Ростиславича.

Род тяжело вздохнул:

–  Впусти к болящему.

–  Ты думаешь, легко было решиться на такое?
– стонал Берладник, - Посулы - ложь. Дружина в ропоте. Боюсь остаться вновь один как перст.

–  Страх гонит тебя в стан врагов, - заметил Род.

–  Нет, Ростислав Смоленский нам не враг, - захлёбываясь, произнёс Берладник.
– Он никому не враг. Он промеж двух сторон.

–  Коли попадёшь меж двух сторон, вскорости к одной прибьёшься, - напомнил Род.

–  Ах, эти Рюриковичи так переплелись, - дышал недавним пиршеством Иван.
– Кто нынче друг, тот завтра враг…

–  Я к вашей родове не отношусь, - неодолимо отстранил Берладника теряющий терпение боярич.
– Пусти…

У повалуши ждал Владимир:

–  Ну?

–  Святослав Ольгович вне опасности. Буян Иван спешит в Смоленск.

–  А Гюргичу, я чую, хуже, - прошептал князь.

Род велел кликнуть Полиена, притворяя за собою дверь. Несчастный скова весь пылал. Светец едва светил.