Кровь в его жилах

Рядом надсадно скулил и плакал волк.

Эфирные каналы догорали от боли.

Ей надо встать. Ей надо идти за помощью. Цепляясь в серую зимнюю шерсть волкодлака, она попыталась выпрямиться, а потом её рванули вверх чьи-то сильные руки.

Она еще успела прошептать в черный кафтан: «Сашка…» — и потеряла сознание под удивленное: «Опаньки!»

Пришла в себя она в палате, очень дорого обставленной, напоминавшей больше спальню во дворце, чем больницу. Её выдавали только специфические запахи, с которым не справлялись даже цветы: огромные охапки белых роз, хризантем и астр, стоящих в вазах на полу, застеленном ковром. Ни медсестры рядом, ни сиделки, ни капельницы, воткнутой в руку, ничего медицинского — даже рубашка на Светлане была одета почти домашняя, мягкая и уютная, дорогая. И все же это была больница. За окном успокаивалась к вечеру Москва. Отец её не любил, считал слишком провинциальной, и потому его нелюбовь передалась и Светлане, тогда еще Великой княжне Елизавете. Забавно: стоило только зазеваться, и её притащили сюда. Хорошо еще, что не сразу на трон — приковали бы кандалами, чтобы не сбежала до венчания на царство и потом бы улаживали дела с ныне царящим императором. Ему уже пора пугаться за собственную жизнь — перевороты в России кровавы и задевают даже детей.

Светлана вытащила из-под тяжелого, теплого одеяла правую руку и приподняла её вверх — даже странно: блокирующего браслета на запястье не было. Ей дали шанс сбежать? Или понадеялись на её благоразумие? Или скорее всего за дверью стоит караул из кромешников, а в кромеже дежурит еще парочка, наблюдая за ней и потешаясь над её потугами.

Тело было невесомым, словно она призрак. Накачали чем-то? Успокоительным или чем похуже, чтобы не умчалась в кромеж? Она тихонько потянулась к нему, и завеса Яви тут колыхнулась, отзываясь. Как и ожидалось, в кромеже были опричники, тут же отдавшие честь, стоило им увидеть Светлану. Скоро примчится Соколов. Хотя нет, он величественно зайдет — такие, как он, не бегают.

Хорошо, она пока побудет паинькой — ей нужно узнать, что от неё хотят. Заодно, пока есть время, надо подумать: как остановить змея. Надо подумать, как ему противостоять. Откуда вообще он знает все о происходящем.

«Нет, не все», — вспомнила Светлана. О разговоре с Аксеновым в палате он не знал. Почему? Что такого было в больничной палате, что змей не смог подслушать разговоры? Его защитные чары на кафедральном соборе Суходольской епархии не остановили, а простенькие артефакты в больнице — справились. Даже странно. Что есть в больнице, чего нет в соборе? Светлана обвела глазами свою палату — нет, это ей не поможет, в суходольской больнице палаты в разы проще и беднее. Надо смотреть там.

Отвлекая от размышлений, в палату вошел смутно знакомый мужчина: лет шестидесяти, не меньше, седой, как лунь, весь в морщинках, с приятной улыбкой на лице. Память молчала, не подсказывая имя.

Мужчина сел на стул возле кровати, одернул кипенный, накрахмаленный до хруста халат и поздоровался знакомым касторовым голосом:

— Как самочувствие, Елизавета Павловна?

— Спасибо, хорошее.

Кажется, «касторка» и мысли не допускал, что Светлана его не помнит. Гордыня, между прочим, грех. Мужчина, как ребенку, погрозил Светлане указательным пальцем:

— А вот врать доктору — последнее дело. Вы чуть не выгорели, Елизавета Павловна. Хорошо еще, что вы так ломились в межмирье, что вас услышали все опричники и успели прийти на помощь. Еще бы чуть-чуть, и… Ничего нельзя было бы исправить.

Светлана не сдержала смешка:

— Думаю, Соколова бы это устроило. Он же мечтает одеть на меня блокирующий браслет. Послушная марионетка на троне — что может быть лучше.

«Касторка» потерял свою улыбку:

— Увы, его бы это не устроило, как не устроило бы всю страну. Выгоревшая императрица — трагедия для страны.

Пришлось ей напоминать очевидное:

— Между блок-браслетом и выгоранием разница невелика. В обоих вариантах эфир недоступен, а императрица слаба и безмагична.

«Касторка» взял Светлану за руку — сперва погладил по запястью, а потом принялся считать пульс.

— Между ними, Елизавета Павловна, колоссальная разница. — Её руку он так и не отпустил. — Рано или поздно носящий блок-браслет вырастает, умнеет и все осознает. И тогда браслет с него снимается. Выгорание же ничем не исправить.

Светлана предпочла промолчать о Громове. Не стоит его сейчас упоминать. Никто не должен знать, что он сейчас проживает Баюшину жизнь. Баюнам и так тяжко жить в неволе.

«Касторка» улыбнулся и достал из кармана фонендоскоп:

— Если вы сейчас подумали о Громове, то ничем иным, кроме чуда, объяснить случившееся с ним невозможно. На вас этого чуда может не хватить.

Светлана прикрыла глаза: точно, баюша сейчас спит в глубокой и теплой берлоге.

— Так что берегите себя, Елизавета Павловна — вы нужны стране. — Он принялся выслушивать сердце Светланы прямо через ткань больничной рубашки.

— Да, да… Я читала что-то подобное. Грудного младенца венчали на царство, и сразу же страна воспряла, и булки на колосьях начали расти… — Она улыбнулась недоумевающему, отстранившемуся в сторону «касторке»: — Ах, да, это была книга в разделе «Утопия». Или фантастика? Или… Чтение для барышень?

— Зря вы так…

Светлана заставила себя сесть в кровати — когда говоришь лежа, тебя не воспринимают всерьез:

— Я не буду ширмой для Соколова или кто там хочет править. Я сейчас как тот грудной младенец в политике.

— Скажу очевидное: все в этом мире начинали свой путь грудными младенцами. Вы не исключение. Просто учитесь. Хоть времени и мало.

— Я только и знаю, что надо провести реформу полиции — форма у них глупая. Это все, что я знаю. — Хотя она обещала Саше, что если окажется на троне, то форму сделает еще более смешной и нелепой.

«Касторка» же обрадовался, словно Светлана предложила глобальный план по спасению страны:

— Уже что-то для начала. Хоть начало у вас и может оказаться кровавым. Вы не знаете, но в Зерновом жандармы расстреляли демонстрацию рабочих. Много погибших. По стране уже пошла волна протестов. Говорят, что Россия — полицейская страна. Только ко всем заговорщикам и стачечникам полицейского не приставишь, к сожалению.

Светлана поморщилась и отвернулась в сторону. Что бы в Зерновом не случилась трагедия, достаточно было снять с должности Рогозина. Этого бы хватило. Аксенов и его покровитель, кем бы он ни был, банально не успели…

Она заставила себя сменить тему:

— Что по поводу мальчика, который был со мной?

— Соколов скоро будет в ужасе от вас. Вы ему детей приносите раз за разом.

— Это всего лишь второй ребенок. Детей же в России много.

«Касторка» её поправил:

— Не второй — опричники переправили всех пострадавших в больницы. Кого-то сюда, кого-то в местную Суходольскую больничку — кто полегче. И не беспокойтесь — всех спасли, даже вашего волкодлака… Елизавета Павловна, вы не думали с таким стремлением спасать детей, что пора бы о своих подумать?

Светлана твердо посмотрела ему в глаза:

— Полагаю, тут уже подумали за меня. Бриттам и германцам уже отправили мои портреты с учителями русского языка? Шпрехать с мужем я не буду. Он должен хорошо говорить по-русски.

«Касторка» развел руки в стороны:

— Я всего лишь доктор, Елизавета Павловна. Такие политические дали не для меня. Я лишь лечу вас.

— Вы не доктор, вы всего лишь заговорщик. Так что там с мальчишкой из Муратово?

«Касторка» как-то скис — ему не понравилось слово «заговорщик». Те заканчивают на плахе, а торжествуют и пожинают плоды переворотов радетели за отчизну. Он себя явно радетелем считал. Он сухо отчитался: