Кровавый год

— Зачем он это рассказал? — озадачился я.

— Я не понял, — честно признался Новиков.

Хмм… Зато я понял. Генерал намекнул Новикову об участи, которая ждет его братьев-масонов. Зачем ему это? Или он предвидит финал наших отношений? Разочарован, несмотря на возрождение ордена, на открытие все новых и новых миссий и школ в Польше, а вскоре и в тех странах, которые падут перед стальной поступью моих полков? Разочарован, потому что папа так и не восстановил орден?

Я тряхнул головой, избавляясь от подозрений и сомнений.

— Не хочет помогать, и не надо! Сами справимся. Когда за твоими плечами вся мощь империи, можно продать даже пустышку. А у нас вовсе не пустышка — есть яркая загадочная история, есть поразительные открытия и идеи, способные открыть людям новые горизонты. Немедленно запускаем в печать через Нидерланды, а потом распространение и публичные дискуссии! Подключим всех: ты действуй через своих, я озадачу Шешковского с его агентурой, графа Воронцова и салон «боярыни-рюс» Демидовой в Париже. Мы грохнем так, что вздрогнут небеса!

— Да, государь! — вскричал взволнованно Новиков.

Глаза его блестели, он сжимал свое папку с такой силой, будто в руках у него были не бумаги, но меч. Пришлось слегка охладить его пыл.

— Собрат! — напомнил ему о наших тайных масонских делах. — Для тебя есть еще одно задание. Мне нужна программа, с которой я приду в Берлин, в Европу! Не Атиллу должны увидеть во мне, но царя-освободителя, монарха, шагнувшего дальше идей Просвещения. В общем, для начала мне нужна речь. Дерзай!

Глава 6

«…Но очень плохо, с другой стороны» — чтобы прочувствовать истинность этой строчки из песенки Никулина про султана мне не нужны были три тещи. Вполне хватили двух беременных любовниц. Как только я сообщил своему недогарему, что отправляюсь в Пруссию, последовал всплеск ярких эмоций, включая прямые обвинения в мой адрес разной степени нелогичности. Мне бы по-тихому сбежать брать Берлин, а я сдуру взял да пошутил:

— Могу по случаю к твоему папаше, Августа, заглянуть, сама знаешь — в ваших Германиях все рядом.

— Ааааа! — заголосила царевна, заливаясь слезами. — Ты хочешь и моего отца трона лишить!

— Почему лишить? — искренне удивился я, еще не подозревая, как недалека от истины оказалась Наталья Алексеевна. — Тебе не приходит в голову, что хочу всего лишь познакомиться с отцом своей невесты? И даже благословения попросить?

Августа перестала плакать — так резко, будто где-то вырубли рубильник, ответственный за слезоотделение — и уставилась на меня с оттенком отчасти удивленным, отчасти радостным, отчасти недоверчивым. Тема о скорой свадьбе прозвучала впервые. Тут-то и пришел через Агаты.

— А мой отец?! Что с князем? Ты так и будешь его гноить на каторге?

Княжна, в отличие от царевны, всегда была менее обидчивой, не столь резкой во вспышках возмущения, гнева или раздражения. То ли ее беременность протекала легче, то ли она от природы была более сдержанной, то ли ее воспитали в уважении к мужчине, как принято в православных семьях. Но сейчас, в минуту расставания, и ее прорвало. Мне оставалось лишь вздохнуть и разъяснить фаворитке степень царской милости и ее неправоты.

— Как раз хотел тебе сказать перед отъездом: твой отец давно освобожден и поправляет здоровье в лечебнице Максимова. По зимнему первопуту отправится в Петербург. Вот рапорт от министра, — я подал документ, что неделю назад пришел с почтой. Я его грамотно приберег, чтобы иметь козырь для вот таких сцен.

Агата вспыхнула, сжала руки, распахнула и бросилась заливать слезами мой черный мундир полковника кирасиров. С противоположного фланга меня атаковала Августа, до нее наконец-то дошло, что я сказал.

— Не покидай меня, Петя! — вдруг жарко зашептала она мне ухо. — Я боюсь.

Тут вышло не очень гладко. Я замямлил какую-то чушь о нормальности женских страхов перед родами, о своей ответственности перед страной, вручившей мне скипетр и державу, о том, что меня ждет армия и великие битвы. С трудом освободился от объятий и позорно сбежал, крикнув Жану, чтобы догонял меня с вещами на петергофской пристани. Когда адмиральский катер отвалил от берега, я принялся вслух напевать: «если б я был султан, был бы холостой». Матросы бросали на меня понимающие взгляды.

Шлюпка ткнулась в борт «Святомученика Исидора», недавно прибывшего из Лондона, — англичане потихоньку начали отдавать линкоры. Адмирал Грейг держал на этом линейном корабле свой флаг — он же встретил меня, когда я поднялся по качающемуся трапу.

— Рад приветствовать на борту, ваше императорское величество! — отчеканил Самуил Карлович, все такой же элегантный, как в первый раз я его увидел. Лишь появился косой шрам через всю щеку, полученный в бою между линкором «Густавом III» и фортом Фридрихсберг в Кенигсберге. Адмирал-упрямец до последней секунды оставался на дымящейся и заваленной щепой палубе. За этот бою он получил от меня орден Александра Невского и носил голубую кавалерию с гордостью и честью.

— Ура! — закричал построившийся по правому борту экипаж. Тем, кому не хватило места, кричали с вант и рей.

Громоподобный крик, вырвавшийся из глоток 700 человек, повторился трижды. Офицеры в белых кафтанах с золотой тесьмой, узор которой отличался от корабля к кораблю, надели черные треуголки и образовали для меня коридор на шканцы, где уже гремел судовой оркестр. Там же меня ожидал почетный адмиральский эскорт из морских пехотинцев в касках с плюмажем и скромный, затравочный фуршет с адмиральским чаем.

Когда улеглись волнения и была выпита первая половина бутылки коньяка, из которой щедро плескали в мой стакан с чаем в серебряном подстаканнике, основная часть экипажа отправилась в трюм, а усиленная дежурная вахта приступила к подъему якорей. Я смог перекинуться с Грейгом несколькими словами, расспросить его о готовности к войне с Францией. Не сомневался, что за ультиматумом последует недружественный визит королевского флота, и первой его целью станет Стокгольм.

— Мы готовы врезать «лягушатникам», государь! Отомстим им за «Митаву»!