Кровавый триптих

– Боже ты мой, да что вы, в самом деле... Отпустите!

Я повиновался. Он встал.

– Какого черта вы тут делаете?
– спросил я.

Он поправил пиджак и легким движением руки привел в порядок усы. И на его лице вновь заиграла улыбка, и он заговорил привычным мелодичным голосм, по-старомодному протяжно выговаривая слова:

– У меня ключ. А что у вас?

– Ключ?

– Ну да.

Даже современный болван способен уловить намек, если ему этот намек разжевывают и кладут в рот. Я бросил на Дворака восхищенный взгляд.

– Ключ... А я-то думал, это Вудвард.

– Вудвард был стариком.

– А вы молоды?

– Как посмотреть, - Он достал пачку сигарет и закурил .
– Ну так что вы тут делаете?

– Может быть, я ваш преемник.

Он и бровью не повел.

– Сомневаюсь, что преемник в данном случае подходящее слово. Вокруг Эдвины любовники ходят стаями. Конкурент, я бы сказал, а не преемник. Что ж, примите мои поздравления.

– Спасибо, конечно. И уж раз вы тут оказались и мы с вами вроде как братья по классу, давайте поболтаем.

– О чем?

– Да так, ни о чем. Давайте выберем какую-нибудь отвлеченную тему. Например, убийство.

Парень оказался кремень.

– Убийство - отлично. Кого убили?

– Давайте ближе к дому. Скажем, Кингсли.

– Вполне подходяще.
– Он затянулся и выпустил дым через ноздри.
– Мы сосредоточимся на каком-то определенном участке интересующей нас темы?

– Давайте поговорим об орудии убийства. Похоже, никто ещё не заинтересовался орудием.

– Ножом, что ли?

– Именно.

– Увы, я не могу это обсуждать, поскольку у меня не было возможности рассмотреть его. Марсия завизжала, мы все бросились туда, но вы - так решительно!
– заставили нас остановиться на значительном расстоянии от трупа, чтобы ничего не трогать. К сожалению, нам придется оставить этот предмет в стороне.

– Принято. Тогда перейдем к более традиционному предмету. Мотив убийства.

– Давайте для начала включим свет. А то я вас уже и не вижу.

Он был прав. Уже стемнело.

– Это не праздное любопытство, - пояснил я, щелкнув выключателем. Мистер Уитни нанял меня разобраться в убийстве Кингсли.

– Уитни?
– Магическое имя! Он постарался скрыть свое изумление, но не смог.

– Ладно, мистер Дворак, в интересах дела начните вы первый.

– Хорошо, сэр. Первым я назову вам Виктора Барри, достойного джентльмена, для которого, впрочем, смерть Кингсли открывала дорогу к занятию должности, на которую он давно уже метил.

Я захлопал.

– Браво! А я назову вам Риту Кингсли. У неё роман с Виктором, она ненавидела Пола. И после смерти Пола ей тоже открывается дорога к браку с Виктором.

Он явно опешил. И нервно затянулся сигаретой.

– А вы и впрямь поработали. Снимаю шляпу, сэр.

– Ваша очередь.

– Марсия. Пол отплатил Рите за её нелюбовь вдвойне. Он застраховал свою жизнь, кажется, на пятьдесят тысяч, и оформил страховку в пользу Марсии, а не Риты. Как, по вашему, есть тут мотив?

– Пожалуй, да. Итак, три члена семьи имели прямую выгоду в результате смерти Пола Кингсли. А что скажете о четветом?

Он щелкнул каблуками и с улыбкой отвесил поклон.

– Обаятельный джентльмен, ученый, занимающийся исключительно важными исследованиями и абсолютно равнодушный к смерти или жизни соседа по дому, котрого он считает велеречивым, ультрасовременным занудой.

– Вы его не любили?

– Мягко говоря. Но моя антипатия не была столь сильной, чтобы я желал его смерти, если вам хочется знать именно это.

– А как вы вообще оказались в этом доме?

– Очень просто. Барри получил в наследство большой многокомнатный дом, а доходов у Барри с гулькин нос - только жалование, которое он полчает за работу в газете. Туда въехали Пол с Ритой - это было давно - они стали платить ему колоссальную ренту. Потом, когда Марсия вернулсь из Оук-Риджа, она тоже поселилась там за, спешу добавить, весьма приличную плату. Я работал в Монмуте. Марсия вошла в мою группу и она настояла, чтобы я пожертвоввал роскошью гостиничного номера ради более уютной комнаты в городском доме.

– Он усмехнулся.
– Я снимаю у них тоже за немалые деньги.

– Спасибо за откровенность, мистер Дворак.

– Не стоит благодарности. А теперь позвольте вам задать практический вопрос?

– Слушаю.

– Кто из нас двоих все-таки остается?

– Ну, это просто!
– Я пошел к двери.
– Будем соблюдать протокол. Вы все ещё занимаете место во главе стола. Поцелуйте её за меня.

– Извините. Я её поцелую за себя.

IX

Потеплело. На небе высыпали звезды. Мне хотелось спать и подышать свежим воздухом. и я не мог решить, в чем нуждаюсь больше. Поэтому я пошел по улице. Прошагал я много, мысленно перебирая все события дня. И очень скоро я очутился перед театром "Уэбстер" и с удовольствием стал разглядывать на афише портрет Эдвины Грейсон во весь рост. Внизу была приклеена табличка "Билеты проданы". Надо же, представления были рассчитаны на двадцать недель, они уже отыграли три недели и все равно каждый вечер аншлаг. Эдвина Грейсон. Ценой нашего знакомства было убийство, нет два убийства, а я-то корчил из себя труднодоступного... Я передернул плечами. Нет, определенно, когда я работаю, у меня начинаются нелады с сообразилкой. Я пошел на угол, сел в такси и попросил отвезти меня домой. Расплатившись с щофером и перекинувшись шуткой с швейцаром, я поднялся на лифте, открыл дверь, зажег свет и увидел Гарри Страма, развалившегося на моем диване.

– Руки за голову! Хреновый у тебя замок. Ребенок может его вскрыть.

Я положил ладони на затылок.

– Все замки хреновые. Я знал одного мужика, который наставил у себя железные двери, да все равно ему всадили две пули в башку.

Гарри Страм. Высоченный и худющий, он сидел на низком диване и колени его торчали вверх, а локти покоились на торчащих коленях и в руках он держал тупорылый револьвер 38 - го калибра. Он спокойно и даже небрежно держал револьвер обеими изящными белыми руками, да и вообще он был спокойный парень с лицом зловещим, как у каменного идола, и белым, как у прокаженного, но все же смазливым, надо признать. Глубоко запавшие черные глаза, прямые черные брови над ними, впалые щеки, тонкий большой рот, точно шрам, и торчащий вперед подбородок. Гарри Страм в безукоризненно пошитом черном костюме, ослепительно белой рубашке, узком желтом галстуке, начищенных до блеска черных штиблетах и узких черных носках. Гарри Страм, худой и длинный, с револьвером в белых руках, казавшимся продолжением его тела, - этакий сапфир, сияющий на розовом сафьяне.

– Ты мусор, - у него была манера тихо, убаюкивающе говорить одними губами, а лицо при этом оставалось неподвижным как камень, а глаза пустыми.
– Ты уже труп. Обрубок. Дуршлаг.

Гарри Страм. С револьвером. Нет револьвера - нет и Гарри Страма.

– Полегче, Гарри-дружок. Ты ошибся дверью.

– Может быть. Но я так не считаю. Ты с пушкой?

– Да.

– Честный малый. Люблю честных. Ценю. Я тебе сделаю хорошо. Не больно. Ты же знаешь Гарри. Гарри многих угрохал. Гарри может сделать больно. А тебе больно не будет. Я люблю честных ребят.

Один ноль в мою пользу. Гарри Страм любил почесать языком. Мне это было на руку. Он встал с дивана, весь из себя высокий, худой, гибкий, спокойный, подошел ко мне и сунул свой тупорылый мне в ухо. Потом запустил руку в мою кобуру, вытащил пистолет, отошел к дивану, бросил мой пистолет на пол, сел. Я шагнул вперед и тупорылый встрепенулся, точно черепашья голова.

– Ты куда, приятель?

– Руки с головы можно опустить, Гарри?

– Валяй.

Но я все же сумел подойти к нему ещё на шаг.