Крушение

Рассудив таким образом, Ломов счел удобнее молчать. Брало верх опасение за свою карьеру. «А если Шмелев нажалуется, что вот, мол, приезжал представитель фронта, бросил дивизию в бой и погубил… Да и этот капитанишка… насчет лаптей… Нет, надо опередить. Мне веры больше», — подумал Ломов, решив наконец сразу, по приезде в штаб, доложить командующему о самоуправстве и неповиновении Шмелева. Что касается капитана Кострова, то генерал пока не хотел его трогать; всетаки неудобно, когда и старшее начальство узнает о лаптях «С этим мальчишкой расправиться легче легкого — не велика шишка. Заставлю язык прикусить», — порешил Ломов, уже катя по выжженной дороге на полевой аэродром.

Укачанный в дороге, Ломов смертельно хотел спать, но прилетев в штаб фронта, не урвал для отдыха и каких–нибудь полчаса, даже не перекусил, хотя время было уже послеобеденное. Он забежал в стоявшую на задах, возле обтрепанного терновника, полуторку с коробом, в которой работал и ночевал, а в случае бомбежки залезал под кузовом в глубокую щель. Но сейчас в районе деревни Ямы, куда командующий переместил свой пункт управления, не было частых беспокоящих тревог, разве только вынуждали укрываться одиночно появляющиеся самолеты–костыли, ведшие разведку, да наугад летящие из–за реки снаряды дальнобойных орудий… Поэтому перенос фронтового командного пункта сюда, на левый берег, утешал; река с широко раздвинутыми берегами защитно отдалила штабистов от пылающего города, от удушливой пыли, не оседающей даже по ночам, от беспрерывного канонадного гула, от всего, что заставляло дни и ночи сидеть в подземелье, отупляло ум и расшатывало уже подорванные нервы.

За рекой — совсем иначе, тут отдыхаешь душой и телом, можно спокойно стоять, неторопливо вразвалку ходить, зная, что опасность отдалена. Забравшись по подвесной лесенке внутрь полуторки, Ломов намерился было умыться, заменить пропыленную дорожную одежду на новую, тщательно оберегаемую и носимую редко, лишь в торжественных случаях, но идти сейчас в чистой отутюженной гимнастерке опрометчиво. «С какой стати я покажусь на глаза командующему в новом? Посчитает белоручкой, дескать, и сражения–то не видел, а докладывает. Нет, пойду в чем ездил. Пусть видит. Жаль, дырки на комбинезоне нет, принял бы за метку осколком», — шутя отметил Ломов и сбежал по лесенке на землю.

Блиндаж командующего был в уединенном месте — на отшибе. Это было просторное подземное сооружение, имевшее внутри ходы сообщения, лазы, отсеки, кладовую, спальню, рабочую комнату со множеством телефонов, и над всем этим лежали двутавровые балки, рельсы, бетонные плиты, а чтобы посторонний, чужой глаз не заподозрил, сверху все это присыпали землей, успевшей зарасти хрупкой зеленой лебедой.

Подойдя к блиндажу, Ломов оглядел себя, удовлетворенно отметив, что хотя вид у него и затрапезный, зато истинно фронтовой. Вот только что это ползет по верхнему карману? Какая–то красная букашка с черными крапинками на спине. Ах, да, безобидная божья коровка. Ломов смахнул ее пальцем, а минутой погодя удивился, увидев эту же тварь, ползущую по руке. Сбил резким щелчком. Затем шагнул было в приемную, но из–за обшитого тесом проема в стене наперехват ему выступил часовой, опасно вздернув автомат.

Из блиндажа вышел сам командующий. Не взглянув на Ломова и повернувшись к нему спиной, он сказал адъютанту, чтобы позвонил на северное крыло фронта и отыскал генерала Гордова, его заместителя.

— Андрей Иванович, — заговорил Ломов, — доложить хочу, я только что с северного крыла…

Еременко сосредоточенно о чем–то думал.

— Товарищ командующий, — снова начал впопыхах Ломов, — северное крыло перешло в штурм… Я засвидетельствовал своими глазами, как заняли первую траншею… Наметился несомненный перелом…

— Какой перелом! — возразил командующий, опираясь на палочку и болезненно морщась.

— Заняли первую траншею, успех наметился… — продолжал Ломов, но по выражению лица командующего догадался, что тот недоволен, и быстро переменил ход мыслей. — Да и недостатки имеются. Не могут у нас штурма вести. Да, не могут. Нет настоящего боевого наступательного порыва. Топчутся…

— Кто в этой медлительности виноват? — спросил командующий.

Ломов облегченно вздохнул. По его мнению, настал более чем удобный момент доложить о Шмелеве. И стараясь даже голосом подчеркнуть личное свое недовольство, доложил об отказе командира дивизии поднять людей в атаку, сославшись, дескать, что атака эта не подготовлена, выйдет боком…

— Наказывать нужно. По всей строгости. Вот этой палкой! — потыкал командующий в воздух, — Почему вы не пресекли этот произвол на месте?

— Пресек, товарищ командующий. Я его от руководства боем отстранил.

— Мало! — вскрикнул командующий, — Вызвать ко мне его. Ко мне!..

И Ломов, видя, что командующий все больше раздражался, начал его успокаивать:

— Ничего, товарищ командующий, не волнуйтесь. Управлюсь, вызову… В вашем положении нельзя волноваться. Берегите себя… — Он взглянул на блиндаж: на крышу невесть как забрался и рос маленький подсолнух с горделиво приподнятой золотистой шляпкой. — Смотрите, товарищ командующий, подсолнух! И надо же!.. — с неожиданным умилением воскликнул Ломов.

Командующий был непреклонно хмурым. Не попрощавшись, он шагнул внутрь, в темный провал блиндажа.

Ломов вернулся к себе в полуторку. Застойная, мореная духота держалась в ней. «Ну и пекло адское, зажариться можно», — подумал Павел Сидорович, и в сердцах пнул ногой дверцу. Потекла со степи прохлада внутрь короба. Дышать стало легче, но от этого настроение- не поднялось.

Павел Сидорович в эти минуты был недоволен собой. И отчего бы? Не понять от чего: то ли от пережитого напряжения там, на поле боя, то ли от того, что командующий встретил его холодно… Как–то не так складывается его судьба в войну. Поначалу все как будто шло гладко, ладно, а тут вдруг окружение. Трудно даже самому себе сознаться, но ведь выходил же из окружения переодетым в тряпье. После такого позора благо не дали упасть, вновь подняли на крыло. «Гм. На крыло! — неожиданно обрадовался этой мысли Ломов и невольно расправил плечи, вновь подумал: — Ничего, будем взбираться… Да, будем!»

Он на себе испытал, что на войне бывают удачи и неудачи. И не только у солдат, но и у командиров и даже крупных полководцев. Без ошибок и просчетов война не ведется. «Это вам не гладкая дорожка, выстеленная розами. На ней и шипы… А собственно, в чем мой–то просчет? В чем?» — придирчиво пытал самого себя Ломов и утешался, что серьезных провалов, которые бы его порочили, за ним не водилось. Ну что ж, неудача с последним дневным штурмом… так не будь его, Ломова, кто–то другой послал бы войска на штурм также днем, без прикрытия с воздуха. И посылали. Ведь город держится на волоске. Город требует защиты. А медлить нельзя. И пришлось вводить полки в сражение среди бела дня. Ничего иного ни Ломов, ни кто–то другой поделать бы не мог. Критический момент вынуждал. И пусть это стоило крови, большой крови, так тому причина — война…

На душе у Ломова просветлело.

Он вспомнил, что еще перед отъездом в войска адъютант передал ему письмо от жены. Прочесть не успел. Да и в спешке не хотелось. Но где же оно теперь? Куда–то подевалось. Павел Сидорович порылся в карманах, не нашел. Ах, да оно же осталось на сиденье в вездеходе. Сбежал вниз по ступенькам. Так и есть: лежит нераспечатанное. Присел на пенек в тени белой акации. Раскрыл письмо с надеждой, что жена утешит, обрадует. «Она у меня умница, умеет подогревать настроение, — подумал Павел Сидорович. — Где не возьмет лаской, там уламывает командой… Гм, смешно. Мы, я — командуем войсками, а жены — нами. Так, наверное, заведено в семьях!»

На этот раз письмо жены было выдержано в спокойных тонах. Она сообщала о том, что еще «не снята маскировка с нашего града, чувствуются во всем нехватки, людям надоела война…» И тут вдруг сорвалась, перейдя на прежний — властный — тон: «Перестаньте топтаться на месте и пятиться как раки… Надоели всем ваши отходы. Я бы перешла во всеобщее наступление! Вы там, на фронте, вроде думать отвыкли…» Ломов подчеркнул эти строки письма ногтем большого пальца, проговорил:

— Ишь ты, думать отвыкли. Тебя бы сюда, под пули в дневной штурм, не таким бы голосом запела. А вообще–то… Положа руку на сердце, права.