Крымские истории

Жизнь, действительно, у каждого только своя. И необходимо и в ней начинать подводить итоги – ради чего жил; что и кого любил; что сделал достойного внимания и признания людей?

Сколько выстрадано, вымучено, сколько утрат и невосполнимых потерь осталось – так, что душа порой обугливалась.

Но, если я это вынес, превозмог, преодолел, выжил, то во многом – благодаря и тебе, милый друг, в том числе и тому, что храню в душе память о том мгновении, которое было прекрасным.

Невозвратном и святом.

***

Само святое в жизни

– принять на свои руки

новую жизнь.

И. Владиславлев

РОДЫ В АЛУШТЕ

Единственный раз, по молодости, мне неслыханно повезло.

Начмед армии ПВО, что была в Минске, где я был комсомольским работником, до сей поры помню даже, что его звали Валерием Николаевичем Кабановым, встретив меня утром неожиданно предложил:

– Комсомолец, если договоришься с отпуском, у меня есть горящая путёвка в Алушту.

Дело было где-то в мае–июне и я тут же направился к необычайно интересному человеку – Николаю Антоновичу Стрелецкому, заместителю начальника политотдела армии. И он, что было совсем уж против правил, с лёгкостью меня отпустил в отпуск.

На второй день я вылетел в Симферополь.

Не стал даже заезжать к сёстрам, проведать их решил на обратном пути и уехал из аэропорта, троллейбусом, в Алушту.

И здесь меня ждали два необычайные события, которые я не могу забыть и до сей поры.

Первую половину отпуска я провёл с командиром полка, помню, что его звали Володей.

Мы жили в двухкомнатном номере, где все удобства – посредине, общие, а комнатки, маленькие, но аккуратные и чистые, были на каждого.

В первый же день, после знакомства, мой насельник пригласил меня прогуляться по набережной.

Набережная в Алуште – удивительная, на мой взгляд – самая красивая и удобная изо всех крымских курортов. Тянется она километров на семь–восемь, по моему представлению.

И пока мы дошли до набережной, мой визави – предложил мне отведать крымского портвейна, который продавался на каждом углу.

Отведав стаканчика три–четыре, больше я не мог, так как в ту пору я вообще не пил, а Владимир, помнится, и гораздо больше – мы стали пребывать в столь благостном настроении, что мир вокруг нас стал окрашиваться только в светлые, жизнеутверждающие и радостные тона.

Погуляв по набережной, мы пошли в обратный путь. Дело шло к обеду.

И на обратном пути мой старший товарищ настоял, чтобы мы ещё, в меру сил, обратились к Бахусу.

Я осилил ещё стаканчика два, не больше, и в добром и светлом настроении мы пошли на обед.

К слову, кормили в ту пору очень хорошо, система питания в санатории была заказной и я, как впервые попавший в эту благость, находился на вершине блаженства.

Но, к несчастию, мой сосед по номеру превратил моё пребывание в санатории в пытку.

Каждое утро, лишь всходило солнце, он тащил меня на набережную, по-моему, мы даже не купались, но зато все подвальчики и даже бочки на всех углах, где торговали портвейном в разлив, и стоил он что-то копеек двенадцать за стакан, мы обошли за эти дни.

Крымский портвейн – это особая история. Это не та «бормотуха», которую пили опустившиеся мужики в центральной России.

А крымский портвейн – это было чудо виноделия, вкусный, густой, ароматный, он даже не так бил в голову, как сковывал движения, ноги становились словно ватными, но рассудок при этом был ясным и светлым.

И радость сердечная, да, да, именно – сердечная, призывала к добру и союзу со светлыми людьми. Вот такой он был, в ту пору, крымский портвейн.

Но, тем не менее, я с великим облегчением встретил весть о том, что Владимир уезжает, его отпуск подходил к концу.

И я проводив его, по-братски обнявшись и выпив на дорожку того же портвейна, залёг спать и проспал почти сутки.

Весь следующий день я не выходил из воды и радовался жизни.

«Слава Богу, – думал я, – наконец-то – отдохну».

Помню, что мне даже какие-то грязи назначили и я, с радостию, стал принимать эти моционы.

Через день-два, придя с пляжа, увидел, что в номере я не один.

Майор, врач-хирург Александр, составил мне компанию по дальнейшему пребыванию в санатории.

Мы очень подружились, он был старше меня на четыре-пять лет и всё время проводили вместе.

Портвейн мы тоже пили, но в значительно меньших объёмах.

И я, поправив пошатнувшееся здоровье, даже стал бегать по утрам по набережной, пробегал до семи-восьми километров утром.

Однажды вечером, прогуливаясь по набережной, иных увеселений мы не искали и счастливо избегали откровенных ухаживаний опытных дам, которые были столь вероломно настойчивы, что во мне это вызывало только брезгливость и возмущение, услышали душераздирающие крики женщины.

Будучи людьми пристойными, мы тут же ринулись на крики.

Я недоумённо остановился – на скамейке каталась женщина, с огромным животом и что-то кричала, как потом выяснилось, на армянском языке.

Александр, доктор, видать, был очень опытный, сразу же определил:

– Роды! Давай, беги к телефону, звони, вызывай «Скорую», а я – здесь…

И я унёсся. Не помню уже, по-моему в каком-то магазине мне дали телефон и я, как мог, с помощью продавщиц, которые уже поняли суть проблемы, объяснил «Скорой» куда надо ехать.

И тут же, бегом, устремился к месту происшествия. Только добежал туда – увидел, что уже зеваки окружили всю скамейку и давали Александру советы, что и как делать.

Он долго терпел, а потом всех шуганул таким матом, что народ, минуту приходя в изумление, затем разразился таким хохотом, что и влюблённые пары повыскакивали из кустов, где разрешали, кто как мог, свои извечные проблемы.

В наступившей тишине Александр добавил:

– Теперь я знаю, почему нельзя полюбить женщину на Красной Площади – много советчиков будет.