Кстати о любви

Выдав в пустоту витиеватое ругательство, Егор ломанулся к Залужной. Теперь он знал, о чем будет спрашивать. И мог обрадовать ее заполученным интервью с Озерецким. Вот только Ольги не оказалось в кабинете. У Таи Лукин выяснил, что она уехала домой, куда он и отправился, чувствуя себя загнанным волком, мечущимся среди флажков.

Прокручивая в уставшей голове одновременно предстоящий разговор с Ольгой, то, о чем рассказывала ему Руслана, и свою поездку к Озерецкому, Егор механически открыл дверь своим ключом и ввалился в квартиру.

В прихожей было темно. Свет лился из комнаты — вместе с негромкой расслабляющей музыкой. На пороге показалась Оля в шелковом лиловом халатике, открывающем стройные ноги. И с распущенными по плечам влажными волосами. Бокал в ее руке говорил исключительно о намерении расслабиться.

Некоторое время она молча смотрела на мужа — покрасневшими глазами. Видимо, все-таки плакала. Потом тихо сказала:

— Ну проходи… рада, что приехал.

— Тогда обрадую тебя еще сильнее, — Лукин оперся о стену. Глаза его были сердитыми, но смотрели на нее равнодушно. — Твоя мечта сбылась. Озерецкий согласен на интервью.

Оля подалась к нему — от неожиданности. Но тут же замерла, глядя Егору в лицо и словно бы ожидая, что еще он скажет. Ее губы растянулись в длинную улыбку, не обнажающую зубов. И она почти слышала, как бьется его сердце.

— Это очень хорошо, — ровно ответила Оля. — Можно будет выпустить в мартовском номере, как думаешь?

— Все зависит от того, когда я с ним встречусь.

Ее брови взмыли вверх, словно бы требуя объяснений. Но вслух она только негромко рассмеялась. Лукин улыбнулся вслед за ней, но это больше походило на ухмылку. Он крепко ухватил ее за плечо и встряхнул.

— Что ты ей наговорила?

— Ничего такого, что было бы неправдой! — ни секунды не раздумывая, выпалила жена. Не отпиралась — уже хорошо.

— Я представляю себе, как в твоем исполнении выглядела эта правда! Что?!

— То! Пришлось объяснить твоей глупой наивной дурочке, почему ты вообще с ней связался — толку от этой чертовой игры, если она не приносила результатов? Зато вот теперь… видишь? Интервью в кармане. Цена твоей свободы! Я была права. С самого начала.

— И твоей тоже! — он с силой оттолкнул Олю от себя. — Ты просчиталась.

Ее голова мотнулась, вино из бокала расплескалось и на халат, и на его пальто.

— Да ничего я не считала! — закричала Залужная, не справляясь с эмоциями. — Я не знала, что ты в нее влюбишься! Не знала! Я не этого хотела!

— Так и мстила бы мне! Ей зачем было? — мрачно рявкнул Лукин.

— Это не было местью.

— А чем?

— Я защищалась. Ты сделал ход. Мне нужно было отвечать. Ты вынудил меня защищаться. Не такую уж неправду я сказала!

— Я не играл с тобой в шахматы.

— Ну да, развод с беременной женщиной — не шахматы, — рассмеялась Оля и порывисто приблизилась к нему. Их лица снова были на расстоянии выдоха. — Если хочешь знать, эту информацию я тоже не стала от нее скрывать. Даже она поняла, что ваш роман — не больше чем розыгрыш. Ну не бросишь ты мать своего ребенка, это за гранью!

Он пристально смотрел ей в глаза. Знал, что нет правых в случившемся. У каждого своя вина. Знал, что будущего у них тоже нет. Как бы ни сложилось, общего между ними не осталось. И ребенок — лишь обязательство, которое он принимает на себя.

— А ты не понимаешь очевидного, — Лукин достал из кармана ключи и положил их комод.

— Ошибаешься. Понимаю. Понимаю, что она сразу поверила мне, совсем почти не сомневалась. Женщине, вроде нее, хватает здравого смысла смекнуть, что такой, как ты, просто так ее ублажать не будет. Она очень быстро все по местам расставила. Как думаешь, от большой любви?

— Но ведь дело не в ней.

— А в чем?

— Я не хочу быть с тобой.

— А с ней — хочешь?

— А это тебя не касается, — он повернулся, чтобы уходить.

— Я буду тянуть столько, сколько смогу! — выкрикнула Оля. — Ты не оставил мне выбора — ни с Росохай, ни сейчас.

— Это мазохизм, Оля! — безразлично бросил Лукин и вышел.

Выскочил на улицу, почти ничего вокруг не замечая. Раздражение сменяла усталость. Накатывало ощущение безысходности, которое бесило. Впервые так он себя чувствовал, когда узнал о гибели отца. Тогда подрался с несколькими одноклассниками — кажется, совершенно без повода. Выплескивал бешенство и бессилие. Лицо было разбито, кулаки ссажены, пиджак по дороге домой выбросил в мусорный бак — рукав оказался выдран с мясом.

Теперь морду бить некому, если только самому себе. Понимал, что сам сунулся в ловушку, которая захлопнулась. Загнанный волк, мечущийся среди флажков. И без посторонней помощи не выбраться.

Сел в машину, завел двигатель. Долго сидел, пока в сознание не проникли звуки из магнитолы. Клэптон… Громко выругался и резко вывернул руль, влившись в нестройный поток машин.

Снова злился, теперь на Руслану — поверившую, не спросившую. Опять не спросившую, но легко согласившуюся с Ольгой. И что это? Хваленая женская солидарность?

Идиотизм!

С которым он не видел методов борьбы. Слабая надежда на Озерецкого. И дикий, глупый вопрос: а зачем? Если ей не надо. Если уходит. Если обрывает все, что было.

Ответ он нашел, когда стоял под калиткой дома дяди Севы.

Затем, что болит. Оказывается, болит. Не смертельно, но ощутимо.

Глава 5

Пэм беспомощно поморгала чуть подкрашенными ресницами, обрамлявшими глазки такого ярко-голубого цвета, какого, наверное, и не бывает в природе, широко и, очевидно, постановочно улыбнулась Руслане и медленно проговорила:

— Мне кажется, это слишком для тебя… трагично.

— Для меня это нормально, — отрезала Росомаха и откинулась спиной на стекло. Она сидела на подоконнике, болтая ногами, потихоньку глушила свою законную порцию виски с содовой и косилась на дымоуловитель. Курить хотелось отчаянно. Но администрация гостиницы вряд ли такое па-де-де оценила бы.

Уже неделю они торчали в Вене. Прекрасная Вена — как последний пункт натурных съемок после Будапешта перед заключительными штрихами уже в Штатах. У Озерецкого была насыщенная жизнь. У Русланы Росохай — тоже. Сказано: семья.