Кстати о любви

Руська поморщилась и отпила еще. Потом вяло посмотрела на Памелу Ларс. Агент Антона. И его же невеста. Охеренный глянцевый мир.

— Почему он не мог сделать один глоток из источника? — продолжила удивляться Пэм.

— Потому что для исцеления полагается чистый лист, — принялась нести околесицу Руслана. Это она умела и практиковала. — Чистые мысли, чистый дух, чистое тело. Первый глоток стер его память. Второй — отнял любовь и ненависть. А третий — излечил его смертельные раны. Когда Королевна на это пошла, она понимала, что потеряет его любовь.

— И не попыталась влюбить его в себя заново? — изумилась Пэм.

— А зачем? — следом за ней приподняла брови Руська. — Драматизм теряется.

— Дело в драматизме?

— А то! Я хотела страшно мрачную сказку.

— Тебе надо поработать над мотивацией героев, — со знанием дела сообщила ей Пэм и замолчала, снова уткнувшись в текст.

За полторы недели можно многое успеть. Например, написать короткую сказку-легенду. Перевести ее на английский, чтобы дать почитать будущей родственнице. И сдохнуть несколько раз — когда особенно тошно.

Руслана пожала плечами и повернулась к окну. По стеклу, заливая слезами серую улицу, искажая весь мир вокруг, стучал дождь, вливаясь в потоки, стекавшие вниз.

— Героям не нужна мотивация, — глухо сказала она, — им теперь совсем ничего не нужно. Она отдала свою красоту за целебную силу источника и будет до скончания века увядать в замке. А у него впереди много подвигов и… новые впечатления.

— Боюсь, это ты не продашь, — усмехнулась Пэм. От звука ее голоса Руслана вздрогнула и обернулась, уставившись ей в лицо. Глаза ее блеснули. И только после этого она выпалила:

— Когда-нибудь мир уяснит, что я не собираюсь собой торговать?

— Надеюсь, это не мне адресовано? Потому что мне и так все нравится. Здесь отличный сюжет, дорогая. Но совершенно некоммерческий.

— Почему? — скривила губы Руслана.

— Слишком мрачно.

«Слишком мрачно» — так гласил последний коммент в ее блоге под этой дурацкой сказкой, которую Росохай на вторые сутки после публикации всерьез подумывала снести. Еще не хватало, чтобы он прочитал.

— И статично. Почти нет динамики, — продолжала болтать Пэм.

Но динамики там и не должно быть. Руслана себя, замершую у этого проклятого источника, писала. И мечтала оказаться на месте Рыцаря. Чтоб ни памяти, ни чувств. Тело прилагается. Обыкновенное тело — тощее, угловатое, несексуальное.

— Хотя есть в этой статичности что-то такое… Может быть, из-за перевода не все передано. Жаль, я так и не выучила русский.

— У любви один язык, вы с Энтони его нашли — общий, — отрезала Руська и опрокинула в себя остатки жидкости из стакана. Хотелось еще. Или курить.

Полторы недели, сопровождавшиеся настоящей ломкой.

Полторы недели отупения, искореженных чувств, жара и холода, мокрых от слез подушек и очередного приступа отупения, когда ничего не остается.

Бродила кругами внутри себя и никак не находила выхода.

Полторы недели без него.

Потому что не понимала — как можно так притворяться. Не понимала и не принимала. Прекрасно сознавая, что это новая Руслана — влюбленная в Егора Лукина Руслана — не понимает и не принимает. Росомахе давно все ясно. Но новую не угомонить, не успокоить, трепыхается.

— Ерунда это все, — улыбнулась Руська, не глядя на Пэм. — В каком-то фильме было, что журналист — это писатель на скорую руку…

— В «Сбежавшей невесте». Герой Ричарда Гира.

— Может быть. Короче, иногда меня несет совмещать. Хотя с художественным словом я не очень дружу. Хобби.

— А я собираю колпачки от старой губной помады, — рассмеялась Памела. — У всех свои странности.

— А я еще в либерийском экспорте-импорте шарю, — выдохнула со смешком Росомаха. И поняла, что едва сдерживается от того, чтобы не заржать напополам со слезами. Как замерла в том состоянии, в каком была в кинотеатре Гуржия, так в нем же и пребывает. И на излете этой удивившей ее мысли добавила: — И ненавижу оливки.

— Да? — удивилась Пэм.

— Непреодолимое отвращение!

— Фигасе! — не менее удивленно отозвался ввалившийся в комнату валашский князь собственной персоной, сверкнув зеленым глазом. Густые черные брови, пышные усы и шикарные кудри, которым могли позавидовать девять женщин из десяти, добавляли ему не только возраста, но и дьявольщины, сообразно образу и историческому домыслу.

Пэм широко улыбнулась и вскочила с места, потянувшись за законным поцелуем. А Росомаха взглянула на комнатного Цепеша и спросила:

— Нравится по улицам в гриме ходить?

— Пусть спасибо кажут, что кол с собой не тягаю, — рассмеялся Тоха, чмокнул невесту и плюхнулся в ближайшее кресло. Справедливости ради, «улица», по которой он разгуливал в образе славноизвестного Дракулы, заключала в себе внутренний двор гостиницы, где одновременно проходили съемки и разместилась творческая группа фильма. — Так к чему у тебя отвращение непреодолимое образовалось?

— К маслиновым. Ты на сегодня всё?

— Всё! — театрально выдохнул Озерецкий и закатил глаза.

— Поздравляю. По моему вопросу глухо? Забыл?

Он глянул на Пэм и спросил:

— А ты не сказала, что ли?

— Не сказала, — поджала губы мисс Ларс. — Звонить просил. Говорить — нет.

— Короче, он заинтересовался и согласился, — выдал Антон Руслане. Будто камнем огрел по затылку. Она так и смотрела на него, застыв на месте с выпученными глазами — совсем не похожая на саму себя.

— Сразу? — прозвучало тоже как после удара башкой.

— Без раздумий, — хмуро ответила Пэм. — Договорились списаться посредством электронной почты. Разговор был очень коротким.

Полюбопытствовать, спрашивал ли Егор Лукин о ней, Руслана не рискнула. Она рискнула иначе и несколькими днями ранее, когда убеждала Тоху и Ларс дать согласие на то чертово интервью. Рисковала собой, своей не желающей дохнуть любовью и не желающими дохнуть сомнениями.

Не могло быть игрой. Не могло это все быть чертовой игрой. Потому что «у него характер». Так она тогда сказала Залужной, и эта упорная мысль, как дикая птица, билась в ней, заставляя рыдать ночами. У нее тоже был характер.