Кстати о любви

«Пан или пропал». Пропала.

Тогда, несколько дней назад, она почти выворачивала себя наизнанку, решаясь просить брата. Если бы Лукин отказался… если бы он только отказался!

— Ты когда-нибудь с кем-то спал ради роли? — криво усмехнувшись, по-русски спросила Росомаха, глядя на Тоху.

— Больная? — оторопел тот.

— Сейчас — да. Чувствую себя использованным гондоном.

— Будет ему интервью! — мрачно заявил Озерецкий. — Чтобы и он себя почувствовал не лучше.

— Не стоит, — рассмеялась Руська. — Ты ему рожу подпортишь. Он — тебе. А вы — народ публичный, — она потянулась по подоконнику, на котором чуть дальше от нее стояла бутылка вискаря. За содовой идти к столу не хотелось. И она завозилась, открывая крышку. — В конце концов, каждый при своем.

— А тебе его рожу жалко? — ехидно спросил Тоха и, подойдя к ней, отобрал бутылку.

— Дурак.

— Я? — Озерецкий на мгновение завис. — Охренеть! Не, мне вот интересно, что ты в нем вообще нашла? Ну, кроме рожи.

— Он варит вкусный глинтвейн и не любит херовую музыку, — мрачно усмехнулась Росомаха.

— И это всё?! — Тоха стащил с себя шубу с окладистым воротником из черного меха, подразумевающего мех детеныша парнокопытного, и уставился на сестру. — Трындец! И ты реально хочешь, чтобы я с ним общался? Да не пошел бы он!

— Не пойдет, он упертый, — она снова смеялась. Смех, поселившийся в груди, ворочался легко и совсем без усилий, но одновременно с этим не давал ей дышать. Она прижала ладонь к горлу и отвернулась к окну, сглатывая горечь. И только после этого ее голос зазвучал ровно. — У него правда хороший журнал, лучший у нас, зря сразу отшили.

— Ну-ну! Поглядим…

— Поглядишь… Тош, клуб здесь какой-нибудь знаешь?

— Найдем, не проблема. Тебе зачем?

— Танцевать хочу, Озерецкий!

— Так я не хореограф, — рассмеялся Тоха.

— Ну, я могу и сама сходить, — расплылась она в улыбке, глядя на собственное отражение на стекле.

Потом вскочила с подоконника и потопала мимо Антона к выходу.

— Эээээээ, — завопил тот. — Стоять! Тебя отпусти одну. Еще какой журнал мне подгонишь, а мне не надо.

Руслана действительно остановилась и обернулась к нему. Лицо ее казалось безмятежным.

— Я исключительно из любви к искусству. Кинематографическому.

— Жди! Я быстро, — отчеканил «Цепеш» и наконец снова перешел на английский. — Пэм, мы идем в клуб.

— Потрясающе, — резюмировала Ларс, поднимаясь с кресла.

А потом Росомаха осталась одна. Одна в звенящей тишине, отражающейся от стен гостиничного номера, который она ненавидела. Все на свете ненавидела — оно тревожило, раздражало, искало выхода. Вокруг нее. Внутри нее.

Чувствовала себя переполненным стаканом — малейшая капля и через край.

И не дай бог слово сказать, звук издать.

Лукин ее не любил.

Сомневалась? Сомневалась. Получай. Не бывает чудес, не бывает сказок. А вот тыквы бывают. Вполне себе нормальная бахчевая культура. Каша опять же… полезная… тыквенная, с рисом… на молоке, как мама в детстве варила и заставляла есть.

Росомаха мотнула головой и снова вернулась к окну. Оно выходило на улицу и какой-то сквер. Вот там беготня, там люди. К людям бы. Которых она не видела и не замечала который день, отчаянно цепляясь за малейшую возможность обрести равновесие.

Какое к чертям равновесие!

Лукин ее не любил. Интересно, как себя до нужной кондиции доводил при встречах с ней? Интересно как?..

Нахрен. Снова туда, в эту яму она себе упасть не даст.

Первые дни, когда Росохай примчалась в Будапешт, были сумасшедшими. Она и сама понимала, что невменяема. Но именно тогда Тоха все и узнал, иначе ни за что не рассказала бы. Еще не хватало…

Тоха. О Тохе думать лучше, чем о чем-то еще. Тоха ее любил. Она любила Тоху.

Они познакомились уже подростками, когда мать впервые отправила ее в Штаты на лето — практиковать язык и общаться с родственниками. И тогда же, сразу, они понравились друг другу — потому что были одинаковыми. Совершенно и во всем. Даже внешне. Разве только Тохе те же самые черты шли больше — ввиду его «мальчиковости». Для пацана он выглядел вполне себе ничего, девчонки заглядывались. Точно такая же Росомаха привлекала куда меньше внимания.

Потом было еще три подобных лета, когда они становились старше.

И бесконечная переписка в интернете, сделавшаяся важной частью жизни. Встречи, когда он оказывался в Европе. Яркий ОМКФ прошлым летом и мимолетная Румыния осенью. Воспоминания об Одессе заставили ее поморщиться — наверное, потому что Одесса теперь никогда не будет принадлежать ей, но стала навсегда их общим с человеком, который не хотел ничего общего, но хотел получить Озерецкого.

Росохай глухо выдохнула, все-таки соорудила себе еще стакан виски с содовой и даже успела проглотить его до того момента, как вернулись Антон и Пэм.

Чтобы сбежать из этой тишины и увести ее.

Чтобы тишины не стало, Руслана готова была на многое. Почти на все.

И еще через полчаса она уже бодро волокла своих родственников сквозь толпу, мерцающую разными цветами на танцполе клуба, названия которого она не запомнила.

— Миленько! — таков был ее вердикт, брошенный Тохе по пути к столикам.

— А по-моему, везде одинаково, — отозвался он, устраиваясь рядом с Пэм.

Одинаково ли везде, Росомаха не знала. Никогда не шаталась по клубам. Не любила, обходила стороной. Но когда заметало — почему-то всегда судьбоносно. Может быть, не зря ей не нравилась именно эта ночная жизнь — и потому всегда выбирала свою, росомашью.

— А в горюче-смазочных разбираешься? — перекрикивая музыку, спросила она.

— Тебе сильно горючих?

— Термоядерных.

— А потом мне тебя тягай? — рассмеялся Антон.

— Что? Боишься, что надорвешься?

— Просто лень.

— Честность — иногда херовое качество, — выдала она и добавила: — Закажешь мне что-нибудь? Я танцевать. Пэм?

Пэм недоуменно мотнула головой и перевела взгляд на жениха. На него же посмотрела и Росомаха:

— Будем считать, что я под вашим присмотром?

— Бууудем, — протянул Озерецкий, повертел головой в поисках официантов и вернулся взглядом к сестре. — Тебе горючего заморского или родного?

— Ну вот приятно разговаривать с человеком, который понимает. И никаких оливок! Лимон.

— Значит, заморского.

За последнюю реплику ему был послан воздушный поцелуй и улыбка. После чего Росомаха развернулась к танцполу и, буквально пританцовывая на ходу, направилась в толпу.

— Со стрессоустойчивостью у нее так себе, — наконец, позволила себе сделать замечание Пэм.