Кто-то знает о вас всё

Коля вздохнул. Информация, которую он получал, словно размазывалась, расползалась все шире, набухала слоями разнообразных фактов, и вместе с наплывом фактов набухали также его мозги. Это изобилие мешало ему собраться и отделить драгоценные крупицы нужных знаний (если таковые имелись) от повседневной мишуры.

– Расскажите еще о вашем восьмом марта. Расскажите о ваших "гостях": вели себя, агрессивно, добродушно или как? Как выглядели, сколько пили, о чем говорили?
– вернулся он к основной теме.

– Я их плохо запомнила, - ответила девушка, - их к тому времени осталось человек пять... в общем-то, я их не очень разглядывала... они все мне показались на одно лицо. Такие дяденьки совершенно обычные. Они у нас партийную конференцию проводили. Они почти все были из области: директора совхозов, разные депутаты, бизнесмены... нет, они не были агрессивными, они были вполне добродушные, смеялись, поздравляли с восьмым марта, - девушка хихикнула, - они расшумелись, когда выпили, но сами себя все время старались успокаивать. Один все время так смешно говорил другим: тише, тише, а то девочки нас выгонят на холод! Они приглашали нас с ними пить, но мы только для приличия выпили по бокалу шампанского, а потом сдали ключи и...

– Понятно, - сказал Коля. Ему решил, что девушку больше не о чем спрашивать. Он взял у нее на всякий случай телефон второй секретарши и вышел.

"Нужно еще для верности опросить еще кого-нибудь с кафедры и ту женщину, как ее?
– Надежду Кукину", - подумал он, и невольно снова подивился, насколько точно нелепая фамилия соответствовала угловатой внешности женщины.

Коля вернулся на кафедру. В учебной части Академии было так же тихо, как и в административной. Коридоры опустели; как раз шло занятие. На кафедре, кое-как приткнув свертки с едой среди стопок тетрадей и бумаг, пили чай молодая некрасивая преподавательница и Павел Иванович.

– А вот и наш господин следователь!
– шутливо и порывисто, как прежде, воскликнул Павел Иванович, - ну и как, господин следователь, нашли преступные следы? Или все по-прежнему? Я же говорил: бестолку это! Ну какие у Панфиловой враги? Безобиднейшее, добрейшее существо. Вон Наденька вам все про нее расскажет! Наденька, ты ведь ее знала вроде неплохо, а?

Молодая преподавательница сидела, задумчиво склонив голову набок. Она механически разглаживала на коленях мятый платок.

– Мы вели с ней одно время лекции в соседних аудиториях, - помолчав, сказала она, - иногда она заходила ко мне поболтать в перерывах. Но это было только до конца семестра. Потом аудитории поменяли, и мы почти не видели друг друга. Ну, что еще можно сказать про нее... она любила шить, вышивала ... я даже хотела научиться у нее плести салфетки... Еще мы с ней обменивались детективами... Но так, в целом, у нас были совершенно разные интересы, так что мы не так уж сильно и общались.

– Ну да уж, поглядеть на тебя, так у тебя - государственные интересы, Надежда, ты вон вечно вся таинственная ходишь!
– сварливо заметил Павел Иванович, - и что скрывать-то, что скрывать тебе такого секретного? Вчера подошел я к ней, а она бумажки свои и перевернула, чтоб я ни дай бог не подсмотрел, что пишет. Так я назло, нарочно добился, чтоб она показала! А это оказался план квартальный! Всего-то! Чего скрывать! Что скрытничать! А, Надежда?

Молодая женщина продолжала молча неподвижно сидеть, теребя салфетку худыми узловатыми пальцами. На лице у нее появилось выражение легкого презрения. Казалось, ее забавляла детская порывистость старика, и она нарочно старалась изводить его презрительным снисхождением.

– Я же вам уже говорила, что подумала, что вы специально подошли незаметно, - наконец сказала она.
– я не люблю, когда заглядывают через плечо.

– Да что за чушь? Зачем бы мне к тебе подкрадываться?
– обидчиво взорвался Павел Иванович.
– Что ты за существо такое странное! Вот подружка твоя, Линка Левертова, так та вообще ничего не скрывает. Даже учебные материалы открыто с кафедры таскает. При мне недавно вытаскивала из вон той кучи английские журналы по социологии...

– Она мне не подруга, - тут же открестилась Кукина - и немного слишком поспешно, как показалось Коле.

– ...открыто таскала журналы по социологии, которые к нам в девяностые америкашки заслали в виде гуманитарной помощи. И, гляжу, в сумку себе запихивает. Ну я, конечно, оповестил немедленно Нину Владимировну, а она сказала: ладно, не страшно, пусть таскает, эти журналы у нас все равно никому не нужны. Сказала, что так-то пусть пока таскает, по крайней мере, хоть пыли от них меньше. Хотя возьмем, конечно, на карандаш, сказала. А потом, если вдруг что случись, мы этот компромат припомним и используем против нее. Ну вы подумайте! Зачем вдруг Линке старые журналы по социологии да еще на английском?

– Видимо, она их читает, - с большой долей вероятности предположила Кокова. Присущее ей вульгарное выражение брезгливости усилилось. Ее лицо исказилось почти до гримасы, показывая, как ей было отвратительно все, что могло быть связано с Ангелиной Левертовой.

– Давайте, пожалуйста, не отвлекаться, - призвал Коля, - вот тут, в блокноте у меня написано с ваших слов, что вы находились в вечер... хм, трагедии где-то рядом с Панфиловой. Расскажите, что тогда происходило... произошло... ну, с вашим, в какой-то мере, участием.

Женщина сидела, по-прежнему молча, и губы ее кривились то ли в улыбке, то ли в гримасе брезгливости. Наконец она произнесла резким и сухим тоном:

– Нет, вы не правы. Если что-то и было, то не с моим участием. Я была здесь примерно до восьми, а потом уехала, потому что у меня были свои дела.

– Все равно, расскажите, что помните, - повторил Коля.

Женщина пожала плечами, одновременно скривив губы, и Коля с внезапной неприязнью подумал, что это, скорее всего, ее любимая гримаса.

– После фуршета почти все сразу разъехались, - сказала Кукина, - остались всего несколько женщин: Нина Владимировна, Татьяна Алексеевна и, кажется, Овсеенко. И секретарша с Панфиловой. И может быть, еще кто-нибудь, но я не заметила. Я вернулась на кафедру, потому что хотела перед выходными привести в порядок свои бумаги. Остальные, как я понимаю, тоже - по своим каким-то делам. Тут вдруг вваливаются эти, эти... граждане... все уже пьяные, - Коля с удивлением увидел, сдержанная Кокова внезапно потеряла свою сдержанность, оживилась и нелепо, словно девочка-подросток, захихикала, но сразу же одернула сама себя и резко оборвала смех, - и с порога начинают приставать ко всем. Женщины их, конечно, выпроводили. Мы посмеялись, обсудили этот случай и собрались расходиться. Нина Владимировна ушла, а мы, кто остался, решили немного убраться на кафедре. Я и секретарша пошли мыть чашки. Ключи от комнаты мы взяли с собой. Когда мы вернулись, дверь была заперта. Мы решили, что все ушли, потому что у нас дверь на кафедру обычно захлопывает тот, кто выходит самым последним. Затем секретарша ушла в лаборантскую, там у них еще кое-кто остался, потому что у них был свой собственный праздник. А я стала упаковывать книги и журналы, которые когда-то принесла из дому, и давно хотела забрать. Как обычно, у нас был уговор, что я захлопну дверь, когда уйду. Что я и сделала. Собрала свои бумаги и ушла. Вот все, что я могу сказать о том вечере. По-моему, вам бы лучше расспросить нашу секретаршу. Мы после того, как это - ну вы понимаете... случилось - уже обсуждали между собой - она, похоже, задержалась дольше моего.

– Может быть, вы заметили в тот вечер что-то еще? Может быть, кто-то посторонний обратил на себя внимание?...
– продолжал довольно безнадежно задавать вопросы Николай. Кукина с ее обтекаемой бытовой историей была словно монолитная стена, об которую разбивались любые гипотезы.

Кукина собралась что-то ответить, но в этот момент откуда-то рядом с ней донеслось задушенное жжужание мобильника. Кукина вскочила, подхватила сумку, сухо пискнула "извините", и вылетела в коридор.

Павел Иванович заговорщицки подмигнул ей вслед.