Кто услышит коноплянку?

Раз приехал - не балуй. В игру включились все, даже Наталья Михайловна: В городке Ынторсура

Дорогая микстура. Но все это было вчера. Вчера, а значит, в прошлом остались и теплый свет ночника, и негромкий перебор гитары, и какой-то по-детски открытый смех Натальи. Сегодня Киреев стоял у дверей кофейни. У него уже не было дома, не было угла, который он мог бы назвать своим. Киреев уезжал, сам не зная куда. Мимо него проходили нарядно и со вкусом одетые люди. Михаил Прокофьевич в неизменном свитере чувствовал себя среди них не очень ловко. Видавший виды рюкзак, в котором лежал сухой паек, смена одежды и несколько книг, только усиливал картину. Ему стало казаться, что все смотрят только на него. Софьи еще не было, и Киреев уже всерьез подумывал над тем, чтобы повернуться и уйти. Чтобы как-то занять себя, он достал записную книжку, вырвал из нее листок. Листок был чистый, розового цвета. Так и захотелось что-то написать на нем. Чтобы не мешать прохожим, Киреев отступил к самой стене дома. Сначала он написал большое "Я". Ему стало вдруг безразлично, смотрят ли на него, что думают, кем считают. Время тоже потеряло над ним власть: Киреев думал, что прошло несколько минут, на самом же деле полчаса прошло от первой написанной буквы "Я" до последнего слова - "Бога". А все стихотворение получилось вот каким: Я уйду в неясный день,

Там в долине плачет птица. Может, это - коростель?

Может, это только снится? Или ночью, в час глухой

Я уйду, забыв потери, И оставлю за собой

Старый дом и скрипы двери. Этот скрип - вздох обо мне

Ничего уже не значит, Засмеется дочь во сне,

Под подушкой крестик пряча. Только должен я уйти

В час любой, в пургу и слякоть, Будут грозы на пути,

Будет в ивах ветер плакать. Или это коростель

Все зовет меня в дорогу? Я уйду в неясный день,

Чтоб найти себя и Бога. Кто-то тронул Киреева за рукав.

– Можно вас отвлечь? Перед ним стояла, улыбаясь, Софья. Просто стояла и улыбалась, а ему показалось... Впрочем, он и себе не решился бы сказать о том, что ему показалось в это мгновение.

– А я уж испугался, что не придешь.

– Правда? Извини, попала в "пробку". Что, пойдем? Неожиданно улыбка сошла с его лица. Он как-то неуверенно затоптался на месте.

– Михаил, что-то случилось?

– Даже не знаю, как сказать... Посмотрел на нас со стороны...

– Знаешь, а мне понравилось, с каким достоинством ты вел себя тогда у Аллы. Хотя... Белая куртка с серым свитером - это, прости, нечто. Хорошо, что ты ее сейчас не взял.

– Она в рюкзаке лежит.

– Понятно.

– С достоинством, говоришь? Я и сейчас весь одно сплошное достоинство. Разве не заметно?

– Почему же стесняешься тогда? Мы ведь не на прием к английской королеве пришли.

– Я не стесняюсь. Просто вдруг подумал, что тебе неловко будет со мной. Софья посмотрела на Киреева долгим взглядом. Он успел заметить, что, когда что-то привлекало ее внимание, взгляд становился долгим-долгим.

– Глупости, - наконец сказала Воронова.
– И вообще, я сегодня поднялась в такую рань, что мне пора выпить хорошего кофе.

– А где икона? Софья молча показала ему на пакет, который она держала в руке.

– Здесь? Я и не подумал.

– Почему?

– Не знаю.

– А в чем ее надо носить? Он промолчал.

– Вот и я не знаю. Пошли? Через несколько минут они уже сидели за столиком и пили кофе.

– Как кофе, нравится?

– Нормально.

– Слушай, я ведь и обидеться могу. Нормально!

– Почему? Ведь не ты же кофе варила.

– Но я тебя сюда привела.

– Понял. Я в жизни не пил ничего вкуснее. Только чашки маленькие очень.

– А ты привык кружками свой растворимый хлебать.

– Слушай, я ведь и обидеться могу. Хлебать. Я русский человек. Мне надо всего много.

– Русский человек, мне можно задать тебе вопрос?

– Когда спрашивают разрешения, я начинаю волноваться. А мне это вредно.

– Я серьезно.

– Тогда задавай.

– Ты очень странный. Вот идешь, сам не зная куда. Квартиру продал. Вместо того чтобы лежать в больнице и лечиться - ходишь по каким-то дням ангела к маленьким девочкам...

– Прости, что перебиваю. Это - вопрос или речь прокурора?

– Я всю жизнь была эстеткой. Мне нравились ухоженные, смазливые мальчики, от которых хорошо пахнет и которых удобно забыть на следующий день. Мне нравилось быть сильной и одинокой. Скажи, мне просто по-бабьи жаль тебя? Или ты притягиваешь своей странностью?

– Я думаю, все проще, - очень серьезно сказал Киреев.

– Вот как?

– Отвечу так: во мне бездна ума, красоты и обаяния, ты как неглупая девушка, да еще эстетка, не могла пройти мимо этого.

Софья засмеялась:

– Понимаю, Кира. Вопрос странный. Могу пояснить. Мой дядя приучил меня к тому, что во всем есть своя логика. Четкая и жесткая. В мыслях, поступках. Я не понимаю тебя, но...

– Тебе это нравится?

– Не скажу, чтобы очень, но нравится. Даже не так. Ты что-то разбередил в душе. Но вот сейчас ты уйдешь, все успокоится, все войдет в норму. Почему ты молчишь?

– Твой дядя был не прав.

– Смок не прав? Этого не может быть.

– Мир парадоксален. Говоришь, логика - четкая и жесткая? Это мы пытаемся построить окружающий нас мир по каким- то законам, которые придумываем сами. А в один прекрасный момент мир, такой четкий, удобный, рушится - и все. Вроде бы конец. А это тоже парадокс - конца не существует.

– Парадокс? Им можно объяснить мое отношение к тебе?

– Понимаешь... Голый парадокс - это та же безумная логика. Все равно, самое главное - это человек. Его душа. Его умение "видеть".

– Как это - "видеть"?

– Для меня самого многое еще смутно, а объяснить другому... Парадокс - это... инструмент. С его помощью могу объяснить твое отношение ко мне, мое к тебе, нас обоих - к миру. Парадокс - это... парадокс. Но главное - в тебе самой...

– Я совсем запуталась. Давай еще кофе.

– С удовольствием. Только теперь я угощаю

– Итак, что зависит от меня?
– после небольшой паузы спросила Софья.

– Все. Ты любишь исторические анекдоты?

– Не знаю.

– Послушай. В XVIII веке один генерал русской армии, все свои чины выслуживший на балах в столице, отправился на военную кампанию. Все у него было как полагается - отдельная палатка, денщики, ординарцы, личный повар. Вышел он как-то вечером прогуляться. Смотрит, сидят солдаты у костра, ужинают. Подошел. "Здорово, - говорит, - братки. Ни разу каши солдатской не ел, дайте-ка отведаю". Попробовал: вкуснотища! "Не понимаю, почему солдатики от нее нос воротят?" рассказывает он позже своему другу министру.

– А что дальше?

– Все.

– Значит, после разносолов каша хорошо пошла?

– Да, в охотку, один разок.

– Хочешь сказать, я - генерал, ты - каша? Я пресытилась, потянуло на простенькое?

– Может, так, может, нет. Это - не мое "видение". Только схема.

– А какой ты считаешь меня?

– Это уже другой вопрос.

– Почему же? Тот же самый.

– Другой. Ты сказала, что в душе твоей что-то разбередилось. Уже поэтому Софья Воронова не может быть генералом-гурманом, а Михаил Киреев кашей. Какая ты? Для меня одна, для Аллы другая.