Купол над бедой
Шрифт:
Вообще, до Вторжения любому, из чьего рта такое вывалилось, дали бы статью за реабилитацию нацизма и отправили в колонию или куда там по возрасту следовало. И после такого высказывания человек не мог попасть ни в приличный ВУЗ, ни на приличную работу.
Но мы оккупированная территория. И сытый лоснящийся приблатненный поганец, который не стоит ни часа Арсюшиной жизни, со своей речью, явно отредактированной кем-то, носящим серое, стал последней каплей. Арсюша вчера попросил прийти с ним посидеть, но не дождался. Человек, который к нему ехал, вошел в открытую дверь, не услышал ответа хозяина на свой оклик и вызвал скорую - для последней помощи.
Мне вот интересно, чем из имущества
Последняя открытая запись в дневнике Аугментины.
Двадцать пятого марта Полина назначила в Московском парке Победы тематическую встречу, назвав ее "Сто двадцать пять блокадных грамм". Широко об этом она не оповещала, так что знали только лично знакомые с ней люди и некоторые из их ближнего круга. Марина дернулась было остановить подругу, но увидела ее взгляд. На вид Полина ничем не отличалась от себя же в версии зимы девятнадцатого года. Глядя на нее, кто угодно бы понял, что стоять на пути у этих высоких чувств - очень плохая идея. Марина вздохнула и отступилась, хотя ей было очень неспокойно. Валентин просто отказался это обсуждать с ними обеими и молча проверил конверт, лежавший с двадцать третьего года в надежном месте. Конверт послушно лежал, где оставили.
Святая стража появилась на месте встречи только через три дня, когда свидетелей, запомнивших лица, голоса и даже количество участников, уже было не найти. Парк вообще закрывался на просушку, но патруль вошел туда, несмотря на возражения садовников, потоптался на мокрой дорожке и быстро вышел.
В увольнительную мы поехали в город, гулять так гулять. Было около пяти вечера, так что в том ресторанчике мы не столько пили, сколько ели, обсуждая, куда отправиться дальше, по барам или по клубам. Деньги, данные князем, позволяли повеселиться от души. Уходить не спешили: уж больно хорошее место. Подавали тут не только пиво, но и вино, а его в городе достать было не так-то просто в последние годы. Пили и за князя, и за отряд, и за город, и за Охоту. Прозвучала даже пара тостов за некоторых, у которых язык без костей, совести, как у воробья, а наглости - как у трех помоечных ворон. Мол, получить поощрение для всех вместо доброй трепки для себя - это постараться надо.
Мы уже уходили, когда я заметила ее за столиком в закутке у входа. Заметила - и споткнулась. Этого человека из моего прошлого я увидеть никак не ожидала.
Мы не встречались... Да, получалось, восемь лет. С февраля девятнадцатого. Полина, так ее звали, работала психологом сопровождения в МЧС, и именно к ней я пришла с Максом на исходе той жуткой зимы.
Кажется, как раз тогда только-только вернулись Источники, и у меня наконец получилось построить портал в Созвездие. Макс был нужен мне у ЛАЭС. Попасть так просто в Сосновый Бор было нельзя, и часть пути мы проделали пешком через лес и город, бросив машину и замаскировав ее под сугроб. Макс всю дорогу туда костерил и меня, и Дом, и своего отца, а по пути обратно был занят тем, что пытался устоять на ногах и не перестать ненароком дышать. Хорошо еще, машину патруль не нашел. Полина если и удивилась моему появлению, то не подала вида. Считалось, что я в Суоми, и не далее как вчера в моем блоге появился пост с фоточками беженцев, пытающихся прорваться через границу. После аварии у меня не получалось писать ни статьи, ни заметки о чужаках. Я фотографировала, призывала к войне и ужасалась тому, что они сделали с городом. С моим городом.
Рюкзак с запасом финских консервов я сунула Полине прямо в руки, огляделась. Света не было. Но Полине повезло, она жила недалеко от ТЭЦ, так что батареи в ее двухкомнатной квартире были чуть теплыми. Она все равно закрыла большую комнату, служившую библиотекой и кабинетом, отнесла все цветы на кухню, где постоянно горел газ на плите и в духовке, и даже завела керамическую печку. Оказалось, что ненадолго дали воду, так что Полина чуть не с порога погнала нас в душ. А горячий чай для гостей в этом доме был всегда.
Макс вымылся первым, за ним пошла я. Вода была чуть теплая, тонкой струйкой, но не кончилась, пока я ее не выключила. И вот там, под душем в чужой квартире, меня окончательно перестал колотить озноб. Меня не найдут. Все. Не найдут, не найдут, не найдут... Когда я вернулась на кухню, Макс уже спал на гостевом диване. На столе стояла пустая чашка, где еще оставалось немного горячей воды с сахаром на дне. От нее пахло то ли корицей, то ли мускатом, то ли и тем, и другим. Ну да, он устал, зачем ему чай, восстанавливаться надо.
– Интересные у тебя знакомые, - как-то странно сказала Полина. Я лишь кивнула в ответ и вцепилась в чашку с обжигающе горячим чаем, таким, чтобы получалось почувствовать себя живой.
– Я тебе на кресле постелила.
– Не надо, - помотала головой я. Наконец увидела специи, собранные Максом в какой-то плошке, перевернула ее в чашку. Позаботился, знал, что сама не смогу.
– Мне с ним спокойнее. Он теплый.
Полина что-то напевала, моя посуду, я проваливалась в сон... Самое последнее, что я помнила от того вечера, были слова:
Спи, не бойся, ведь боли нет,
Просто в доме выключен свет,
Просто льют дожди в октябре.
Просто я умру на заре...
Через час наступит рассвет,
Ты не верь мне, ведь смерти нет...
Не вымотайся я за день, от этих слов я бы расплакалась.
Утром Макс встал первым и ушел, не попрощавшись. Когда проснулась я, в комнате еще висел след портала, а вот ни его, ни его сумки с магическим барахлом уже и не было. Я начала было придумывать, что соврать Полине, но она ничего не спросила, только удивилась, что мой друг ушел без завтрака. Я неопределенно пожала плечами - спешил, наверное, - и заверила, что тоже не задержусь. Полина кивнула, а когда я доела последний бутерброд, попыталась поговорить. Этот последний наш разговор я тогда забыла. Вспомнила сейчас. Я бы не взялась его пересказать, но она была единственным человеком, кто пытался меня остановить. Еще пытался.
Я помнила свои панику и обиду, ее слова: "Дыши, сморгни, разожми руки, пей горячее, дыши, сглотни, договори фразу". И снова по кругу: "Ты не выдерживаешь тему, тебе тяжело, сиди дыши и разотри руки". И единственную фразу, сказанную перед тем, как я вылетела в истерике за дверь: "Если в ближайшее время ты не придешь в себя - тебе будет некуда приходить". С тех пор мы не виделись. Я слышала, что она уехала в псковский лагерь беженцев и работала там с детьми и подростками, читала ее какие-то выкладки в блоге, что-то там про адаптацию, ролевые модели, но вникать мне было некогда и неинтересно. Я пыталась с ней связаться и встретиться, но каждый раз что-то мешало. И почему-то я была уверена, что не пересекалась с ней после аварии, но увидев сейчас, вспомнила, как все было на самом деле.
Полина сидела у самого выхода, так что мне было не сложно чуть отстать от всех, выбирая с блюда какие-то особо вкусные кусочки, потом запнуться у ее стола, якобы наступив на шнурок, и остаться его завязывать. Потом, дождавшись, когда ребята выйдут, подняться, улыбнуться ей уголком губ и сказать вполголоса:
– Привет. Ты была права, мне больше некуда приходить.
Она почти не пошевелилась. Я скорее угадала кивок, чем увидела. Шепот, который я услышала, разгибаясь, был слышен только мне.
– Держись. И спасибо.
Я удивилась, но не тот расклад был, чтобы задерживаться. Я и вышла, пока не огребла за внешний вид. И сразу же получила от Серга:
– Медуница, чтоб тебя, сколько ждать можно!
– в ответ только криво усмехнулась. Настроение стало удивительно гадким, несмотря на холодный солнечный день и трехдневную увольнительную.
Выйдя на улицу, Полина позвонила Марине Лейшиной.
– Мариша, привет, это я. Ты меня не жди сегодня, и вообще ближайшее время не жди, я... В общем... Кажется, подцепила, что не нужно.