Курсант: Назад в СССР 14

— Я с ним поговорю одна, — сказала она.

— Уверена? — уточнил шеф, задумчиво почесав лысинку.

— Абсолютно… Никакого давления и угрозы он не должен почувствовать. Только контакт. Я женщина, я для него не угроза.

— Ну, давай, Светлана Валерьевна, — махнул он рукой. — Мы в кабинете напротив, если что. Наручники снимать не будем, даже не проси. Дурак, что с него взять. Скажешь ему, что так положено, да и…

— Можно и в наручниках, — сказала Светлана спокойно, глядя на меня. — Он к ним уже привык. Такие, как Гриша, быстро адаптируются к ограничению свободы — для них это почти привычная среда.

— Какие — такие? — вставил Федя, крутясь рядом, как школьник, которому не хватило стула. — Ущербные?

— Нет, — покачала головой Светлана. — Люди с хронической социальной изоляцией, с длительным травматическим опытом. В психиатрии мы говорим о стойких нарушениях адаптационных механизмов на фоне органического поражения. В его случае — скорее всего, олигофрения в степени умеренной.

— Только давай без жалостливых глаз, Светлана, — буркнул Никита Егорович. — Он, между прочим, может оказаться хладнокровным убийцей.

— Всё в порядке, Никита Егорович, — ответила она, едва заметно улыбнувшись. — Жалости к убийцам у меня нет. Моё дело — не пожалеть, а понять и вытащить то, что он не скажет никому.

— Вот это по-нашему, — одобрительно крякнул Горохов. — Убийца не должен на свободе разгуливать. Ты уж постарайся. Я так полагаю, что врачи нам не помогут? Только твои методы?

— Традиционная психиатрия таких людей, как он, обкалывает нейролептиками. Станет тише, будет спать, не агрессировать… но нам это ничего не даёт — контакт с ним теряется. Пациент становится заторможенным, апатичным — и не добьёмся ни фактов, ни правды. Он либо замкнётся, либо будет говорить то, что, по его мнению, мы хотим услышать.

— А ты? — спросил Федя. — Как ключик подберешь?

— А я должна стать для него фигурой доверия. Не следователем, а человеком, к которому он может потянуться. Сочувствующим, но не жалостливым. С которым — может быть, впервые в жизни — он заговорит по-настоящему. Я попробую. По-другому с такими — никак.

— Ну с богом, — кивнул шеф, выдав расхожую фразу, хотя был атеистом.

После того, как Катков сделался врио начальника ГОВД, кабинетов у нас стало в достатке. Мы уплотнили следователей, БХСС-ника подсадили к оперативникам УГРО и высвободили еще два кабинета. У меня и Горохова были теперь отдельные помещения для работы. Катков заседал в кабинете Бобырева, развернув там свою криминалистическую лабораторию.

* * *

Света зашла внутрь, Гриша стоял в углу, как наказанный. Она усадила его на стул у окна, чтобы расширить пространство его обзора. Такой прием — кажется, что ты не задержан, потому что видишь улицу, небо, дворик. Сама присела напротив, но не за стол, как было бы привычно для допроса, а на старый деревянный табурет, который поставила рядом. Так, чтобы быть с ним на одном уровне, не смотреть сверху вниз. Хотя Гриша и сидя весь скрючился, будто хотел казаться маленьким мальчиком.

— Здравствуй, Гриша, — начала она мягко, без всякого давления. — Можно я посижу рядом? Мне просто надо с тобой поговорить. Ничего страшного. Хорошо?

Он кивнул едва заметно, не поднимая головы.

— Скажи, тебя когда-нибудь раньше кто-то звал вот так… просто поговорить?

Гриша пожал плечами, потом выдохнул:

— Нет…

— А ты сам хотел когда-нибудь, чтобы кто-то тебя просто послушал?

Он снова кивнул. Медленно. Света улыбнулась, подбадривая.

— Я Света. Я просто хочу тебя понять. Помоги мне. Ладно?

— Ла-адно…

— Ты жил в городе? Или всё время за городом?

— За городом… В го-ороде… тогда…гулял… с мамкой.

— А когда был в городе — гулял во дворах? С ребятами играл? Как они к тебе относились? Расскажи, не бойся.

Он сжал плечи, голос стал тише:

— Ребятки… камни кидали. Смеялись… злились. Мамке… не говорил. Боялся. Они… ещё сильнее потом.

— А кто именно? Помнишь имена?

— Не… Не знаю… Только… Серёжка был… Он зуб выбил…

— А взрослые? Кто-то защищал тебя?

— Нет. Мама… плакала. А папка — ругался. Кричал. С ремнём. Говорил: «Дурак! Позоришь…»

Светлана кивнула, как будто этого и ждала. Как будто всё было хорошо.

— А сейчас кто-нибудь тебя обижает?

Он пожал плечами.

— Не… Только ребята… иногда. А так — нету никого.

— А дома, как ты считаешь, тебя любят?

Долгая пауза — будто Гриша задумался, а потом он покачал головой.

— Мама… только молчит. А папка… ругается всё…

Светлана внимательно наблюдала. Гриша избегал взгляда, но не закрывался. Он говорил просто, без наигранности. Но всё изменилось, когда она наклонилась чуть ближе и спросила:

— Скажи, Гриша… а ты сильно злился? На тех, кто тебя обижал?

Он напрягся, подбородок дрогнул. Выражение лица стало жёстче.

— Да… Гриша… злился… иногда.

— А как ты злишься? Ты делал что-нибудь, когда злился? Скажи, что ты делал?

Он отвёл глаза в сторону.

— Кулаки… сжимал… а потом плакал.

— А потом?

— Всё, — выдохнул тот.

— Хорошо, Гриша. Знаешь, я тоже злюсь иногда. А убить кого-нибудь хотел?

Он молчал. Света не торопила.

— Я-а… Я злился. Ребята плохие…

— Это ты убил тех, кто смеялся? Камни кидал?

В этот момент он поднял голову. С лица Гриши вмиг ушла вся вялость. Взгляд стал прямым, резким. Таким он был впервые за всю беседу. Он посмотрел Свете прямо в глаза.

— Нет, — сказал он. Голос был глухим и твердым. — Гриша не убивает. Гриша не злой. Гриша хороший.

Света не сразу ответила. Перевела взгляд с подозреваемого на окно. Что-то в этих словах её насторожило. Они прозвучали иначе, чем всё, что он говорил до этого. Без обычной зажатости, без заикания. Ни испуга, ни растерянности. В нём на секунду будто появился другой человек. Или проснулся тот, кто спит годами.

Она встала, медленно подошла к двери.

— Хорошо, Гриша. Спасибо. Сейчас тебя отведут обратно, не бойся. Но я ещё приду. Мы с тобой обязательно поговорим. Хорошо?

— Ладно… — глухо буркнул он, уже снова ссутулившись.

Света открыла дверь и жестом подозвала конвоира.

— Пусть отведут в камеру. Осторожно. Постарайтесь не грубо.

Когда Лазовского-младшего увели, Света зашла в кабинет Горохова, где вся команда с нетерпением ожидала ее вердикта.

* * *