Курсант: Назад в СССР 14

Во-вторых, сам виновник торжества — Даур Вахтангович Шамба, директор фабрики «Красная нить». Узнать его было несложно: орлиный нос, усы чёрные, как гудрон, волосы с сединой, но всё ещё густые, ершистые. Абхазец, как я и думал. Костюм сидит на нём, как влитой, запонки сверкают — и похоже, они бриллиантовые — а рубашка не просто отглажена, а накрахмалена. А глаза — хитрые, быстрые, бегают, будто проверяют, все ли на месте. И будто не говорит — поёт, руками машет, бровями играет, голос — с интонацией, с актерским придыханием, словно на сцене.

— Товарищи! — окликнул гостей Мещерский.

Те спорили наперебой, смеялись, кто-то гудел про гласность, кто-то язвил про перестройку — мол, скоро, глядишь, по телевизору каждый сможет на партию жаловаться. Главное — без мата. Ха-ха!

— Мы прибыли! Прошу внимания, — председатель исполкома выдвинул меня вперёд, как породистого жеребца на выставке. Я, однако, тут же шагнул чуть в сторону, в тень — оттуда тоже неплохо видно.

— Вот и наш гость из Москвы. Прошу любить и жаловать: Андрей Григорьевич Петров, майор милиции.

За столом загудели теперь уже одобрительно. Послышались перешёптывания: «Тот самый, из Москвы», «Молодой какой».

Шамба, не теряя ни секунды, вскочил, словно пружиной вытолкнутый, и шагнул ко мне навстречу.

— Андрей Григорьевич! Да-арагой! — произнёс он с широкой, масляной улыбкой. Рука его была крепкой, но без лишнего давления — деловой человек, знает, где как здороваться. — Какая радость видеть вас у нас! Я — Даур Вахтангович, скромный труженик предприятия «Красная нить». Наверняка видели нашу фабрику из окна аэропорта — жёлтая крыша, трубы не дымят!

— Рад знакомству, — коротко ответил я.

— О, дорогой, позвольте, я вас угощу! — махая руками, воскликнул Шамба, метнулся к мангалу, подцепил шампур с дымящимся мясом и ловко переложил его на тарелку. — Ух! Палчик аближи-ишь! — воскликнул он, нарочито смакуя акцент, хотя говорил по-русски чётко, как диктор по «Маяку». — Сам жарил! Барашек — свежайший! Вчера ещё по поляне бегал, а сегодня — нам на знакомство!

Как-то слишком торжественно элита города приняла мой приезд, не ожидал. За столом снова раздался смех, одобрительный гул, кто-то уже поднимал рюмку.

Я кивнул, взял тарелку и молча уселся за общий стол, рядом с начальником милиции Бобырёвым. Видимо, мне специально оставили место возле коллеги — чтобы, как говорится, рядом посидели и пригляделись друг к другу.

Подполковник повернул ко мне своё круглое, немного взмокшее лицо.

— Андрей Григорьевич, — сказал он, протягивая руку, — рад лично познакомиться. Давно про вас слышал… Теперь, значит, вместе поработаем. Или, как минимум, выпьем за встречу.

— И выпьем, и поработаем, — сказал я, пожимая его пухловатую, тоже чуть влажную ладонь. Рука была мягкая, как тесто, и я сразу понял: этот из тех, кто легко перетечёт из одной власти в другую, кто завтра первым перекрасится, если запахнет жареным. Подстроится под кого угодно, лишь бы самому остаться на плаву.

— Насчёт последнего не беспокойтесь, — заулыбался Бобырев, откинувшись на спинку лавки. — Краснова, учительница местная, как всегда, паники нагнала. Никто у нас не исчезает, и тем более — не убивает. Это я вам как руководитель местных органов внутренних дел заявляю. Маньяков у нас нет. Отдыхайте спокойно. Тут, как говорится, максимум — самогон да семейные разборки.

Кто-то ещё протянул мне руку, представился, что-то сказал, но я не запомнил. Не привык я к таким вот светским раутам, где каждый тебе улыбается. Обычно, если проверяющего сразу с дороги тащат в баньку или за стол — значит, есть что скрывать. Посмотрим, что здесь за радушие такое вдруг прорезалось.

Тем временем Шамба уже рассказывал анекдот:

— Слушай, слушай, брат! Старушка в гастрономе продавцу:

— У вас есть сервелат?

— Нет!

— А краковская?

— Нет!

— А брауншвейгская?

— Ну и память у тебя, бабка!

Стол покатился от смеха. Шамба сам хохотал, от души, хлопая себя по колену, потом уже махал кому-то рукой, командуя на разливе.

Рюмки терялись между тарелками и блюдцами. На столе — полный парад закусок: малосольные огурчики, золотистые грибочки, сало с мясной прослойкой, сёмга слабого посола, нарезки колбасные, сыр, зелень, хруст, запахи — аж в нос ударяло.

— Попробуйте! — Даур Вахтангович сам плеснул мне до краёв из пузатой бутылки. — Это чача, моя родина передавала!

Он встал и поднял рюмку.

— Дорогие товарищи! Сегодня у нас праздник! Во-первых — уважаемый майор Петров из самой Москвы пожаловал к нам! А во-вторых — наш комбинат вступает в новую эру хозрасчёта. Теперь можем работать эффективнее, и, иншаллах, принесём больше пользы нашему городу!

— И себе в карман! — хихикнул кто-то сбоку, вызвав волну гогота.

— Ну-ну, товарищи, — развёл руками Шамба, будто и не слышал. — Всё для народа, как говорится!

— За народ! — поднял рюмку Бобырев.

— За народ! — вторили остальные.

Я поднял рюмку, глядя на эти довольные лица. Тост был правильный. Но в их устах звучал он… странно. Слишком легко, слишком привычно. Как слова, которыми без лишних сомнений прикрываются, когда душа молчит.

— А знаете ли вы, что сказал Горбачёв на последнем заседании Политбюро? — подал голос прокурор, рыжеватый мужик с усами и лукавым взглядом.

— Просвети! — отозвался кто-то с дальнего конца стола.

— Спрашивает: как у нас идёт борьба с пьянством? А Лигачёв отвечает: «Первый этап завершили успешно — закуску ликвидировали!»

Стол снова затрясся от смеха.

— А я слышал, — добавил Бобырев, — что хотели перестройку сначала на хомячках провести. Да потом решили: зачем время терять — лучше сразу на нас!

Шум, смех, звон рюмок. Эти люди, облечённые властью, уже не верили ни в партию, ни в лозунги. Они хохотали над всем — даже над собой. Чувствовали, что система трещит по швам, и потому старались урвать, пока не отбирают.

— А давайте выпьем за перестройку! — снова поднялся Шамба.

— Чтобы она нас не перестроила раньше времени! — подхватил кто-то, и веселье снова покатилось вдоль стола.

Я пил. Молча. Смотрел на улыбающиеся лица и чувствовал — что-то не так. Под всей этой шумной бравадой скреблась тревога. Вечер был весёлый, но в нём будто что-то подвывало на заднем плане. Как сквозняк в старом доме.

И тут я почувствовал взгляд. Холодный, цепкий, словно снег упал за шиворот.

Повернулся резко. На краю поляны, где кончался свет от мангала, стояла фигура. Человеческая — но не совсем. Слишком прямая, слишком тёмная. Ни жеста, ни движения. Тень? Живая? Я моргнул. Фигура исчезла. И тут, из-за деревьев, потянулся протяжный звук, неясный, будто крик. Он не был похож ни на звериный, ни на человеческий.