Курсанты. Путь к звёздам

Приезжает он в свой первый отпуск, а показатель лихости и благородства на его голове совсем не держится. Приходит в центральный экспериментальный пошивочный комбинат и предъявляет свою голову. Девушки пошивочного цеха за 5 рублей 50 копеек сшили ему головной убор под размер тыковки. Причем не простую фуражку, а генеральскую – с лаковым козырьком и бархатным околышем.

«Идеальная фуражка! – говорил о ней Марк. – Она настолько красивая, что все ею любуются. И настолько уникальна, что никто не может ее надеть на свою большую голову. Не Муха с 59 размером, не Слон с 58-ым, не остальные курсанты и офицеры, чьи размеры в основном от 55-го до 57-го. Это фуражка, которая гордо стоит на своем месте у вешалки. И никто ее не берет».

Да и сам он брал её не часто, так как редко попадал в увольнения на первом и втором курсах, пока не справился с проблемами по физической подготовке. В этой фуражке Марк ходил все оставшиеся до выпуска годы, невзирая на регулярные замечания патруля за неуставную форму одежды. Он гордо снимал перед проверяющими фуражку и предлагал примерить. Марка отпускали, и он шел дальше удовлетворенный и довольный собой.

Таранов со своим ростом не попал в первую шеренгу. Не дорос. Там величественно шествовали Слон, Дэн и Сэм вместе с великанами из других подразделений. Ему вместе с Марком пришлось шагать далеко в глубине, где совсем не видно, если фотографировать или показывать курсантов по телевизору. Поначалу он переживал, мечтал подойти к взводному и встать правофланговым в своей шеренге. Но офицеры были неумолимы при расстановке подчиненных.

«На правый фланг попадают отличники и любимчики» – смеялся Генка, а он, как член спортивной сборной училища по военному многоборью, выпал полностью из строевой подготовки к параду. Но теперь чаще остальных сержантов ходил в наряды по батарее, так как на масштабные тренировки частей Ленинградского военного гарнизона, где отрабатывалась общая слаженность парадных расчетов, увозили практически всех курсантов.

В родных стенах училища, независимо от погодных условий, они ежедневно выстраивались по периметру плаца на расстоянии двух метров друг от друга по специально начерченным белой краской квадратам. Шагали гуськом, по одному, под звук большого барабана, а если барабана по какой-то причине не было, то его звуки имитировал Пуп. «Трррр-Бум!» у него получалось отлично. Трудно было сдержаться от смеха, когда он глубоко набирал воздух в легкие, сам становился похож на армейский барабан, и выдыхал звук, как пародировал. Настроение поднималось тут же у всех.

Офицеры настойчиво требовали тянуть носок, поднимать ногу над землей на 15—20 сантиметров, соблюдать определенный ритм со скоростью 110—120 шагов в минуту, при равномерной длине шага сантиметров 70—80. С барабанным «Трррр-Бум!» курсанты вставали и засыпали целых два месяца, а потом еще долго вспоминали, как неудачно одетые портянки стирали им ноги, неправильно подогнанная фуражка срывалась ветром, как мокли под дождем гимнастерки, если тренировка и дождь «не находили временного консенсуса», по словам Марка.

Иногда на плацу случались казусы, которые развлекали или вселяли грусть, но в большинстве своем разнообразили хмурые курсантские будни при подготовке к параду.

Однажды пес, который жил у местной столовой, почувствовал тягу к армейской музыке. Особенно к ритму небольшого барабана, который выбивал дробь не только парадному расчету, но и перед встречей начальника училища с заместителем по строевой подготовке на торжественных построениях. Кобель, которого окрестили «Балбесом», за схожесть характеров с одним из взводных командиров, выбегал на плац, и шагал за Делегатом. Пёс печатал строевой шаг по-собачьи, и радостно повизгивал от внимания тысяч смеющихся глаз, устремленных на него.

Эта армейская любовь и красота недолго нежила беспородную скотину. Возмущенный непорядком Делегат распорядился убрать пса с плаца перед очередной проверкой из Москвы. Казалось бы, столица и собака лежать не могут в равных плоскостях. Однако, утром пса не нашли, не появился он в день проверки, и через неделю. По казармам прошел слух, что доброхоты помогли решению генеральской проблемы и сделали шашлык из собачьего мяса.

Но такие случаи были единичны. Чаще курсанты, сержанты и старшины под настроение радовали себя и командиров умением красиво пройти, спеть строевую песню, отдать равнение в строю. «И-и-и, раз!» – протяжно кричал чей-нибудь звонкий голос, «И два!» – отвечали хором сто человек, и разом поворачивали свои головы к трибунам. Удальство и лихость, с которыми курсанты шли, вытянув шеи, обнажив в улыбках зубы, сверкая веселыми глазами, равняясь направо, вызывало восхищение у тех, кто понимал в муштре толк.

Негласные состязания по строевой подготовке существовали со времен основания училища, но в этом году Делегат принял решение передвигаться не только по плацу, но и по всей территории исключительно строевым шагом. Курсанты роптали: утренние, дневные, порой ночные тренировки, обязательные построения и разводы, а теперь еще передвижение на занятия?! Создавалось впечатление, что из этого выпуска собираются сделать строевых офицеров и отправить командовать ритуальными взводами или в кремлевский полк, вместо бойцов у Мавзолея или Вечного огня на Красной площади.

В те дни на очередном комсомольском собрании идеализм юноши подтолкнул Таранова высказать сумасбродную идею о возможной прогулке по Невскому проспекту строевым шагом. Его тут же подняли на смех, не уловив иронии; однокашники зашикали, испугались, что еще и в увольнение придется ходить, оттягивая носок со ступней параллельно земле. А он помнил еще со школы «Юнкеров», где предпоследняя глава с проходом батальона по Тверской улице в Москве и девушками с кружевными платочками на балконах домов, его сильно впечатлила своим торжеством и сентиментальной парадностью.

Было грустно.

Никто тогда идеи не поддержал, а несколько лет спустя улыбались, вспоминая юношеское пророчество.

Таранова поражала реакция командования на строевую жизнь подчиненных. Выделялся среди командиров Делегат. Он видел, как стараются подчиненные, и придумал неуставные виды поощрений, которые вызывали непристойный хохот. Невозможно было скрыть улыбку, когда он объявлял всему строю: «большое человеческое спасибо!», «большое генеральское спасибо!» или «просто спасибо!». Это «спасибо», как разновидность поощрения подхватили некоторые офицеры и сержанты. Им в ответ неслось стройное, залихватское, и такое же неуставное: «Пожалуйста! Пошел ты…».

– Вот так, – думал курсант в строю, – одной-двумя фразами можно убить элементарное воспитание, к которому с детства приучала мама, закладывая в голову «волшебные слова». Они приобрели иной смысл и затерлись в армейской среде, как старые затертые портянки.

Можно убить словом, а можно решить дело кулаком. Однажды на ужине в столовой Марк рассказал, что знает, кто докладывает о делах в батарее непосредственно самому командиру дивизиона. Пуп, и правда, имея кабинет на третьем этаже, узнавал о делах на первом этаже быстрее, чем комбат. Чувствовалось, что есть некто, кто «сливает информацию наверх», по словам Марка.

Оказалось, все очень просто. Пуп слыл любителем зелени. Цветы в его кабинете благоухали круглый год, и напротив своего кабинета он устроил клумбу, которую регулярно окучивал Барыга. В то время, когда батарея повзводно выбегала с раннего утра на зарядку, Барыга чинно поднимался на третий этаж в соседнюю батарею, где располагался кабинет комдива, и поливал цветочки. Один из друзей Марка по литературному кружку случайно стал свидетелем разговора Барыги с комдивом, и понял, что клумба поливается не просто так. Нашептал дугу, Марк поделился информацией с Семеном, в результате о «провокаторе взвода» узнал Слон.