Курсанты. Путь к звёздам

Дружное «ура» сотрясло стены ветхого почтового отделения, они тут же позвонили Марку, и отправились втроем обмывать молоком и лимонадом свою премию. Генку решили не брать, так как он ни минуты не верил в победу.

– Ты смотри, – читал журнал Пучик, удивляясь именитым призерам, – мы в группе победителей, а там настоящие профессионалы из художественных институтов и студий!

– Значит, и мы дорого стоим, если попали с ними в одну компанию. А ты ныл, – говорил Марк Таранову, – «плохо я нарисовал, плохо нарисовал»… Отлично ты нарисовал! Я же говорил, у меня и вкус, и чутье есть.

– Если бы не классные идеи, ничего бы мы не получили. А второе место – класс!

Победа в конкурсе раззадорила Таранова, появилась уверенность в собственных силах, в том, что он умел делать хорошо, но прежде не получал за работу стоящей оценки.

Тут подоспело объявление начальника политического отдела о начале собственного, внутреннего, конкурса на лучший проект памятника политработникам в центре сквера. Этот призыв вовремя упал на мягкую почву, подготовленную сладкой всесоюзной победой.

Выбор автора проекта (именно так Таранов теперь называл себя с легкой руки Марка) пал на героев Великой отечественной войны. Известный фотоснимок офицера с пистолетом в руке, поднимающего в атаку личный состав, как нельзя лучше подходил к осуществлению идеи Таранова. Он решил вылепить бюст политработнику в той же позе. Не случайно же в половине училищных газет, на страницах журналов и в боевых листках копировали этот снимок. Практически все военные люди соотносили его с подвигом политрука на последней войне.

Командир или политрук ведет солдат в атаку – не важно, этот памятник – герою! Человеку! – убеждал Таранов себя, и готовился к работе над макетом.

Найти доску и скрутить проволочный каркас ему удалось быстро. Но где взять столько пластилина, если ни коробки нет в местном сельпо и военторге? Переживания по этому поводу не раз заставляли Таранова выступать перед сослуживцами в курилке, на самоподготовке, в увольнениях, сетуя на отсутствие глины, алебастра, гипса. На помощь неожиданно пришел старшина, у которого друзьями слыли начальники складов, а те использовали пластилин для пломб к печатям, когда сдавали объекты под охрану. Несколько коробок от Чарги, пара пачек из местной школы, три куска от Слона, который потряс знакомых студенток педвуза. В итоге появилась солидная глыба рабочего материала в каптерке, которую старшина любезно предоставил на время работы.

Долго ли, коротко ли шло создание макета, судить теперь сложно. Как и в прошлый раз, Семен урывками подходил к своей мягкой глыбе и руками, с солдатской ложкой вместо стеков, ваял.

С бюстом дело спорилось быстро, а самым сложным оказалась лепка мимики «героя». Позировали Марк, Генка, Слон, Муля, но в итоге неожиданно хорошо получилось суровое «лицо обычного человека с улицы», как заявил Генка, или «нашего современника», по мнению Марка. Политрук с лицом обыкновенного молодого парня рвался в бой с криком: «За Родину! За мной!» – так казалось Семену, и результат ему нравился.

Собрались курсанты батареи, оценили труд на «отлично», пробовали приподнять полупудовую конструкцию. В итоге, друзья отправились все вместе к председателю комиссии – начальнику политотдела.

В кабинет к полковнику Иванову запустили автора проекта одного. Уверенность, с которой Таранов стучал в массивную дверь, у него не возникала не до, не после посещения «высоких» начальников.

Комната второго человека в училище вызывала уважение солидными размерами, обязательной политической картой мира и качеством фотографий членов политбюро с военным командованием. Книги, флаги, кубки, вымпела, грамоты занимали здесь достаточно много места, и красный цветовой поток от них несколько раздражал начинающего скульптора своим обилием.

Семен медленно снял белую простыню, прикрывающую макет, сказал несколько слов о памятнике, объяснил, что готов его сам установить – «своими руками возвести в центре сквера».

Начальник политотдела внешне походил немного на Марка, только выше и солиднее. Он обладал «редкой» для страны фамилией, но совершенно типичным для военного руководителя того времени мышлением. Первая реплика, которую он произнес, взглянув на пластилиновый макет политрука, лишила Семена дара речи.

– Почему политработник не по форме одет? – и показал на распахнутый ворот и пилотку, которая была в руке у «героя».

«Неужели ему это не понятно? И что сказать по такому случаю, не ясно. Молчать – неприлично,» – успел в это время подумать Таранов, и робко, неуверенно начал объяснять:

– В атаке важнее другое…

В ответ услышал очередное «сержантское», затрепанное всеми, кому не лень говорить, но кто не был в бою никогда:

– Важно быть по форме одетым всегда и при любых обстоятельствах. Пилотка должна располагаться так, как написано в уставе, воротничок гимнастерки застёгнут на верхнюю пуговичку, а в атаке можно расстегнуть только крючок. Политработник обязан показывать личный пример во всем!

Хозяин кабинета говорил спокойно и важно, с отеческой интонацией, но его слова пролетели мимо ушей Таранова. Очередной удар в святые для него взгляды на человеческие отношения и будущую свою деятельность больно ударил по сознанию. «Этот человек должен показывать мне пример, но я таким быть не хочу», – пронеслось в голове.

Семен дождался окончания речи, молча взял макет, вышел из штаба училища, и, не глядя на ожидающих Марка и Генку, тут же ударил об асфальт, придав ускорение глыбе так, чтобы восстановить работу было не возможно.

Менялось время, приходили и уходили начальники. Изменялись люди и страна. Через несколько лет после выпуска Таранов увидел алебастровую плиту с вычерченным на ней силуэтом того самого политработника и в том самом месте, где должен был находиться его «неуставной бюст».

Друзья не раз участвовали в конкурсных авантюрах, иногда с привлечением товарищей по оружию. Одну из них они вспоминали долгие годы и рассказывали новым друзьям о случившемся факте. Как известно, Пучик всегда был ближе остальных к центральной печати. Когда он первым узнал о новом конкурсе логотипа и эмблемы к олимпийским играм 1980 года в Москве, никто не удивился. Шел выпускной курс, но авантюра в 1000 призовых рублей, а не в 20, как в сладком конкурсе, завладела умами всего взвода. С утра до вечера на Таранова сыпались идеи отовсюду, и он не успевал их зарисовывать, а друзья подбрасывали еще, и еще, одну за другой. Особенно старались батарейные спортсмены, которые иногда сами делали наброски, и несли на прорисовку в альбом Таранову. Эту призовую тысячу рублей взвод решил прокутить в ресторане на выпуске. Подсчитали, что должно хватить на всех, и еще останется, а потому рождали идею за идеей автоматной очередью.

К концу весны набралось приличное количество эскизов в альбоме, самые лучшие из них Семен выполнил на стандартных листах, заложил в бумажный конверт варианты эмблемы, и ждал, когда друзья, наклеят марку и отправят письмо в олимпийский спортивный комитет. Марк с Пучиком кинулись за деньгами (всего-то нужно было копеек 5—10!), и ничего ни у кого не нашли. Отложили на привычное «потом», забыли, и в суете исключительно важных выпускных дел не отправили конверт вовремя.

Каково же было удивление Таранова и компании, когда победителем этого конкурса в назначенное время назвали обычного московского инженера! Он нарисовал одну из тех эмблем, что осталась в неотправленном конверте: с пятью олимпийскими кольцами и беговыми дорожками, устремленными в форме Спасской башни Кремля ввысь к звезде… Из девяти не отправленных, одна работа все-таки победила! Но тысяча рублей досталась москвичу.