Квинтет из Бергамо

— Небольшая ложь, святой отец.

— Ах, небольшая ложь? В таком случае вправе ли я поинтересоваться, синьор профессор, зачем эта ложь? Кого вы хотели обмануть и с какой целью?

— С какой целью?

— В доме у Гольфолина есть молодые женщины... Смогу ли я спать спокойно, зная, что сам пустил волка в овчарню?

К великому негодованию дона Джованни Ромео радостно захихикал, весьма польщенный, что его принимают за опасного совратителя.

— И вы еще смеетесь?

— Да, святой отец, потому что смешно подозревать в таких грехах отца многочисленного семейства.

— Если помыслы ваши чисты, тогда зачем же вы солгали?

— По соображениям высшего порядка.

— Что-что?..

— Настанет день, святой отец, и вы сами все поймете, это произойдет еще до моего отъезда, а сейчас не требуйте от меня объяснений, которых я не вправе давать!

— Ах, вот как?

— Да, вот так...

— А ну-ка марш в исповедальню! — потянул дон Джованни за рукав Тарчинини.

— Но ведь...

— Может, вы боитесь, что не получите отпущения?

И вместо того, чтобы немного отдохнуть в полумраке церкви Санта Мария Маджоре, наш комиссар Тарчинини оказался на коленях в тесной исповедальне, где ему пришлось поклясться своим вечным спасением, что он не питал никаких дурных намерений в отношении представительниц женского пола, находящихся под покровительством дона Ладзаро Гольфолина.

***

Выйдя из церкви, откуда ему, наконец, удалось вырваться ценой бесчисленных «Аве Мария» и «Отче наш», которые приказал ему на всякий случай прочитать святой отец, дабы очистить душу и защититься от всяких искушений, совершенно обалдевший веронец ломал себе голову, какие еще испытания придется пережить ему при исполнении этого задания, по замыслу глубоко секретного, однако на деле оказавшегося каким угодно, но только не секретным. Дабы прийти в себя, он отправился в ставшее уже привычным пристанище, «Меланхолическую сирену», однако Луиджи Кантоньера на сей раз встретил его без всякого энтузиазма. Желая несколько развеселить хозяина, Ромео пересказал ему историю с доном Джованни, предусмотрительно опустив, что пытался сойти за холостяка в семействе Гольфолина, и отнеся все это на счет необоснованных страхов святого отца, испугавшегося, как бы заезжий неаполитанец не внес смуту в ряды его прихожанок.

— Такое впечатление,— покачал головой Луиджи,— что у дона Джованни все-таки не все дома. Потому что, между нами говоря, ну какой из вас соблазнитель, а?

Сразу расстроившись, Ромео довольно сухо ответил, что такое мнение разделяют далеко не все.

— А по-моему,— продолжил Луиджи, пропустив мимо ушей реплику клиента,— вы скорее из тех, кто любит совать нос не в свои дела.

Тарчинини не мог позволить себе рассердиться, не рискуя потерять потенциальный источник информации.

— Не можете мне простить, что я интересуюсь этим Эрнесто Баколи, так, что ли?

— Просто мне, синьор, больше по душе, когда мертвых оставляют в покое.

— Клянусь Мадонной, у меня такое впечатление, будто вы боитесь, как бы я не докопался до каких-то делишек, которые мне не положено знать.

Кантоньера перестал протирать стакан, поставил его на стойку и в упор глянул на веронца.

— Какие такие делишки, синьор профессор?

— Вот и я спрашиваю, какие?

— Не понимаю, о чем это вы,— вздохнул после краткого молчания хозяин.

— И я тоже не больше вашего понимаю, что вы тут мне пытаетесь приписать!

— Ладно, все! Мы оба тут наговорили много всяких глупостей, а теперь давайте-ка лучше выпьем и забудем это недоразумение. Как, согласны?

— С большим удовольствием, тем более что я просто умираю от жажды. После всех этих «Отче наш» и «Аве Мария» у меня все горло пересохло.

Они чокнулись и снова пришли в хорошее настроение.

— Все дело в том, синьор профессор,— проговорил Луиджи, облокотившись на стойку,— что в молодые годы у меня тоже были небольшие неприятности с полицией. Так что мне не понаслышке известно, что значит все время бояться карабинеров... И когда я вижу типа, который без конца озирается по сторонам, будто все время на стреме, и только и думает, как бы оказаться где-нибудь в другом месте, мне его жалко... потому что я сразу вспоминаю себя, каким я был, пока не встретил свою покойную жену... Да, синьор профессор, я испытываю сострадание, и мне всегда хочется хоть как-то его защитить...

— Но ведь с Баколи-то расправились вовсе не полицейские...— вполголоса заметил веронец.

— Ясное дело, не полицейские, это-то и страшно... Ну что карабинеры, начнут выслеживать, в худшем случае арестуют... а тем приходится убивать, у них нет другого выхода...

— Такое впечатление, будто вы их боитесь...

— Ну, тех-то, которые расправились с Баколи, мне особенно бояться нечего, я их и в глаза-то не видел... но когда-то давно мне пришлось столкнуться с одной такой бандой... Так что можете мне поверить, синьор профессор, если есть хоть какая-то возможность не ввязываться в эту историю, то лучше держаться от нее как можно дальше...

Он одним махом опорожнил целый стакан вина.

— Забавно... Помню, когда я его впервые увидел, сразу понял, с этим парнем что-то не так... Но мне почему-то показалось, что у него нелады с полицией. Так всегда: если у тебя неприятности, сам и выпутывайся, никому ты не нужен...

— А правосудие?

— Какое правосудие?.. — по тону было ясно, что он в него нисколько не верит.

— Неужели вам не противно, что убийца этого Баколи спокойно выпутается из этой истории и не понесет никакого наказания?

— Ах, синьор профессор, синьор профессор... Это где же вы таких идей-то нахватались, не иначе, у себя в университете... Правосудие! Ma che! А откуда вы знаете, может, он это заслужил, ваш Эрнесто?

— Что значит заслужил?

— А то и значит, что заслужил, скажем, выкинул что-нибудь такое, чего нельзя было простить... Ведь у этих людей тоже есть свои законы. Может, они не такие, как у нас, но они существуют... Плюньте вы на это, синьор профессор, послушайтесь дружеского совета.

— Вообще-то я человек покладистый, а наслушавшись ваших историй, я начинаю еще больше любить свои древние камни.

— И правильно делаете!

— Послушайте, патрон, а давайте-ка накануне моего отъезда устроим себе небольшую прощальную трапезу, вдвоем, только вы и я. Открываю вам неограниченный кредит, так что вам представится случай показать мне все свои таланты — что захотите, то и приготовите...

— Шикарный вы тип, синьор профессор, если разобраться, — лицо Луиджи осветила широченная улыбка. — Идет! Но при условии, что вино ставлю я.

— В таком случае, за мной десерт!

— Договорились!

— И знаете, куда я за ним пойду? В кондитерскую «Милан»! Говорят, это лучшая кондитерская во всем Бергамо.

— Только не «Милан», а «Милане»...

— Странно... А мне казалось...

— Ну, невелика разница — Милан... Милане… Ведь главное, чтобы пирожные были вкусные, разве не так?

***

Всю дорогу до вьяле делла Мура Тарчинини чувствовал себя не в своей тарелке. Даже в самых ничтожных мелочах он ненавидел признавать свои ошибки. Если бы там было написано «Милане», с чего бы ему тогда было подшучивать над Терезой, будто она специально ездит за пирожными в Милан? С другой стороны, странно было бы предположить, чтобы девушка разгуливала по бергамским улицам с коробкой из кондитерской, завернутой в фирменную бумагу с надписью «Милан». Конечно, не исключено — и это случалось с ним частенько,— что Ромео увидел то, что ожидал увидеть. Прочитав «Мила...», он мысленно добавил в конце привычное «н», а потом убедил себя в том, что там и вправду было написано «Милан». Такие ошибки, объясняющиеся недостатком внимания и стремлением принимать желаемое за действительное, случаются гораздо чаще, чем может показаться на первый взгляд, и самое убедительное тому доказательство — совершенно чистосердечные, хоть и порой полностью исключающие друг друга — показания очевидцев при расследовании какого-нибудь несчастного случая.