Квинтет из Бергамо

— А вот это еще вопрос... Очень большой вопрос!

Марчелло предпочел не продолжать спора и тут же ретировался.

Едва он исчез, поднимаясь по лестнице, полицейский прошептал:

— Похоже, он ревнует, а?

Не произнеся ни слова, Тереза опустила голову.

— Вы что, его любовница, да?

— Ах!., мне... мне так стыдно... — рыдая, пробормотала служанка,— только ведь... донна Софья... она... она не была ему хорошей женой...

— Что с ней случилось? Почему это она вдруг так внезапно умерла?

— Она... она повесилась... там, на чердаке.

Перед глазами Тарчинини на миг будто снова всплыло некрасивое лицо этой грустной женщины, у которой не хватило мужества и дальше нести свою слишком тяжелую ношу.

— А кто ее первым обнаружил?

— Я...

— Расскажите мне все по порядку, Тереза.

— Я спала... И вдруг услышала, словно у меня над головой упало что-то очень тяжелое...

— В котором часу это случилось?

— Не знаю... Было еще темно... Мне так хотелось спать, что я сразу же снова заснула, так и не поняв, что же в самом деле произошло... и только сейчас, уже окончательно проснувшись, я вспомнила этот стук на чердаке... Я поднялась, открыла дверь, увидела ее... и закричала.

— Она все еще там?

— Да, там.

— Я пойду туда. Кто-нибудь уже позвонил в полицию?

На лестничной площадке веронец столкнулся с доном Ладзаро и его женой. Оба были смертельно бледны и казались убитыми горем.

— Тереза мне все рассказала...— принес свои соболезнования Ромео.— Глубоко сожалею... Бедная донна Софья.

— Кто мог такое подумать?— простонала донна Клаудия.— Не знаю, может, вчера, в вашем присутствии, синьор профессор, я была с ней чересчур строга? Меня мучают угрызения совести, ах, зачем мне надо было разговаривать с ней таким резким тоном?.. Но ведь она... она меня просто вынудила... она была такая взбалмошная... такая неуравновешенная...

— И такая несчастная, не так ли? — едва слышно предположил полицейский.

— Она что, делилась с вами своими огорчениями? — уставилась на Тарчинини донна Клаудия.

— Как и все обманутые жены, она, конечно, не испытывала особенно нежных чувств к сопернице.

— Теперь придется отменять концерт... — выругавшись про себя, проворчал дон Ладзаро.— Ах!.. Вечно от нее были только одни неприятности, даже теперь!

— Похоже,— заметил Тарчинини,— донна Софья не оставит после себя особых сожалений. Вы уже сообщили в полицию?

— В полицию? — удивился Гольфолина.— Ma che! А при чем здесь полиция, а?

— Но ведь при любом самоубийстве обязательно проводится расследование... Вы... в общем... Кто-нибудь уже прикасался к телу покойной?

— Мы перенесли его к ней в комнату, чтобы она хоть лежала по-христиански.

— Вы не имели на это права! Вот увидите, теперь у вас будут серьезные неприятности с комиссаром полиции.

— Но не могли же мы допустить, чтобы она так и висела на балке!

— Я могу ее увидеть?

— Разумеется.

Донна Клаудия рукой указала на комнату, где покоилась умершая. На ночном столике кто-то уже зажег свечку и положил в блюдце со святой водой небольшую веточку самшита. Ставни были закрыты. На низком стульчике, перебирая четки, бормотал молитву дон Умберто. Ромео с удивлением отметил, что вид у него, похоже, был и вправду опечаленный. Он приблизился к покойной. Она лежала, шея была обернута каким-то лоскутком, слегка отодвинув его, Тарчинини увидел страшные следы от веревки. Бедная Софья, значит, ревность все-таки довела ее до самоубийства... Он никогда бы не подумал, что у нее хватит мужества наложить на себя руки. Странно, как обманчиво порой бывает первое впечатление... Но почему она выбрала именно этот день? Надо полагать, связь мужа с Терезой уже давно не была для нее секретом, почему же она тогда вдруг ни с того ни с сего решила покончить с собой? Веронцу невольно вспомнилась ярость молодой женщины против мужа, язвительные реплики, обращенные к донне Клаудии, выпады против Терезы... Что-то это мало напоминало поведение человека, который решился расстаться с жизнью, чтобы освободить место другим... Место другим... А вдруг это обычное, страшное в своей банальности убийство, продиктованное страстью? В таком случае убийцей мог бы быть только Марчелло... Ромео не хотелось давать волю воображению, однако и полностью исключать этого тоже нельзя... Будь он у себя в Вероне, он очень многого ждал бы от результатов вскрытия... Не обращая внимания на Умберто Чиленто — о чьем присутствии, впрочем, он как-то совсем забыл — полицейский по своей излюбленной привычке наклонился к лицу покойной и пробормотал:

— Скажи, Софья... ты ушла из жизни по собственной золе или тебя все-таки убили? Если ты хочешь, чтобы мы узнали правду, тогда помоги нам... Вспомни, ведь вчера вечером у тебя не было никакого желания умереть, скорее уж отомстить... разве не так? Ты ведь хотела отомстить, правда?.. Тогда зачем же тебе понадобилось вешаться?.. Ну какая же это месть!.. Как-то даже глупо... Теперь они свободны... Разве ты этого хотела? Выходит, здесь что-то не так... В твоем несчастье тебе повезло только в одном: я оказался рядом с тобой... и я не оставлю их в покое, пока не выясню все до конца... Ты согласна, да?

Распрямляя спину, Ромео почувствовал на себе сверлящий взгляд дона Умберто и понял, что совершил еще одну непростительную ошибку. Остается надеяться, что старик не смог разобрать его слов! Он лихорадочно размышлял, что бы такое сказать, чтобы хоть как-то загладить промах.

— Не удивляйтесь... — обратился он к дону Умберто.— Это у нас, неаполитанцев, такой обычай, мы всегда говорим с усопшими... Нечто вроде последнего прощания.,. и еще чтобы они знали, что смерть ничего не изменила в наших отношениях... что для нас они по-прежнему живы... Вроде утешения...

— Да... — не поднимая головы, прошептал дон Умберто.— Трудно свернуть с дороги, на которую уже ступил.

Тарчинини не совсем понял, что он имел в виду — если он вообще хоть что-нибудь имел в виду. Он вышел из комнаты и спустился на первый этаж как раз в тот момент, когда в дом входил дон Джованни Фано, сразу же с порога принявшись отчитывать встречавшую его донну Клаудию.

— Я только что встретил Терезу, она шла в полицию, и случайно узнал от нее о вашем несчастье... Как же случилось, дочь моя, что вы даже не сочли нужным поставить меня в известность?

— Я боялась... то есть я хочу сказать... Святой отец, ведь Софья наложила на себя руки...

— Что это меняет?

— Но... я думала... ведь церковь...

— Церковь, дитя мое, всегда отличит заблудшую овцу от паршивой, даже если она в минуту помрачения и совершила тяжкий грех... Я достаточно хорошо знал донну Софью и уверен, что в здравом уме она никогда бы на такое не решилась. Вы ведь согласны со мной, синьор профессор? — вдруг обратился он к Ромео.

— Бесспорно, святой отец.

— А теперь, дочь моя, — повернулся он к донне Клаудии, — проводите меня к усопшей.

Однако прежде чем уйти, святой отец бросил на Тарчинини испепеляющий взгляд и с явной угрозой в голосе пробормотал:

— Надеюсь, вы не приложили руку к роковому решению этой несчастной?

И, не дожидаясь ответа, последовал за уже поднимавшейся по лестнице хозяйкой дома.

Веронец же вернулся к себе в комнату, навел красоту, оделся и выбрал самый нарядный галстук. Приводя себя в порядок, он услышал знакомый говор и понял, что в дом прибыл комиссар Даниэле Чеппо. Потом до него донесся чей-то рассерженный голос. Несомненно, полицейский упрекал Гольфолина за то, что те вынули покойную из петли, лишив тем самым специалистов, возможно, решающих фактов. Потом кто-то снова приходил и уходил. Тарчинини слитком хорошо знал все непреложные ритуалы такого рода дел, чтобы хоть как-то реагировать на всю эту суету. Зато отлично представлял себе, как, должно быть, встревожено этим нашествием семейство Гольфолина. Только одной Софье, подумал он, теперь уже все безразлично...