La Cumparsita… В ритме танго

На простой вопрос о том, много или мало там осталось, я до сих пор затрудняюсь что-либо внятное ответить. Уверенно талдычу об одной второй, об обыкновенной половине, а Дашка про живые три четверти тонко верещит. Пытается частичку отвоевать? Я ей, конечно же, не противоречу, она, похоже, лучше меня считает дробные единицы. Да и какая теперь, по сути, разница, если на самом деле уже десятый год я ношу навороченный протез, первый экземпляр которого мне оплатили спонсоры конторы, на финансовое благо которой я сейчас усиленно тружусь. Зарабатываю им корпоративные очки, тестирую новейшие разработки, изобретаю что-то новое, воспитываю подрастающее поколение профессионалов, и вместе с этим рискую жизнью собственного ребенка. Последнее никогда не прощу себе!

— Даша… — с застывшим взглядом отстраняюсь от нее.

— Ты куда? — она всем телом тянется за мной.

— Полежи сама, пожалуйста, — откидываю одеяло, опускаю на пол ноги и поворачиваюсь к ней спиной.

— Ярослав? — жалобно пищит.

— Я тебя прошу, Даша. Скоро вернусь, — через зубы ей произношу.

— Не уходи, пожалуйста.

— Спи! — вполоборота грозно отрезаю.

Слышу, как она позади меня сильно возится: что-то куда-то тянет, потом кряхтит, посапывает, стонет и жалобно скулит.

— Даша, пожалуйста, — уставившись в огромную совместную фотографию, сделанную на нашей свадьбы, шиплю и заклинаю, насупив грозно брови.

— Извини, — всхлипывает, а затем смешно икает, — и-и-и, меня.

Ничего не отвечаю! Хватаю свои домашние штаны, через голову натягиваю холодную, немного влажную футболку на верхнюю половину своего тела и стаскиваю с тумбы свой телефон, зубами, по-собачьи, выдираю зарядный провод, и быстро оглянувшись на отвернувшуюся от меня Дашу, пулей, выпущенной из слишком длинного ствола, покидаю наше жилое помещение…

Кирилл попал в аварию — и только! Такое сплошь и рядом происходит на той трассе. Это фишка, это драйв, кайф, ширка, закономерно получаемая от сверхскорости, которую развивает эта техника, чутко прислушиваясь к механике, бесперебойно стучащей под обшивкой скоростного аппарата, на асфальтированной дороге. Ничего такого, честно говоря. Я столько раз сам попадал в весьма нехорошие, иногда пикантные ситуации. Попадал я, но не мой ребенок, не моя плоть и кровь, надежда и опора — мой единственный сынок.

Знаю, что слишком поздно. Понимаю, что бестолково и по-детски выгляжу. Осознаю, что невежливо, в чем-то даже глупо и бессмысленно мое желание. Действую на бессознательном уровне, поддаваясь почти животным, но в чем-то все же человеческим, немного цивилизованным, инстинктам, вслух, но очень тихо, повторяю странным речитативом комбинацию простых цифр и автоматически набираю заученный телефонный номер сына, сидя на каменном сыром полу в своем гараже, обмотав воспалившуюся культю холодной влажной тряпкой. Не вижу, что вытворяю пальцем на сенсорном экране, потому как боль браконьерски жадно топит, акселерируя кровь, блуждающую в моих звенящих от напряжения жилах, и заставляет отвлекаться от того, что делаю. Плюс семь, девять четыре девять, пять четыре, три… Возможно, восемь?

«На абоненте „Сын“ у инвалида установлен скоростной набор — счастливая цифра семь, чумной болван! А ты, по-видимому, ко всем имеющимся физиологическим прелестям по уму дурной?» — останавливаюсь в простых движениях и про себя шиплю.

— Алло, — после десятого гудка отвечает сонным голосом разбуженный своим обеспокоенным отцом Кирилл. — Пап, это ты?

— Извини, старик. Разбудил? Привет-привет! — шепчу, согнувшись пополам.

— Что-то случилось? У тебя странный голос. Па?

Представляю, как он растирает переносицу, зевает, посматривая на часы, затем садится в своей кровати и включает неяркий свет, вероятно, ночник или телефонный фонарь.

— Как ты себя чувствуешь? — криво улыбаюсь и сиплю в эфир простой вопрос.

— Все хорошо. Пап, что с тобой? Ты заболел? Жуткий голос. Ты меня пугаешь.

Хрен его поймет! Несколько дней сам не свой. То ли поймал эмоциональный приход, то ли сам себя спецом пытаю?

— Кирилл, как нога? — зажав телефон между плечом и ухом, освободившейся правой рукой растираю скрипящую жгучей болью левую неполную конечность.

— Пока еще лежу, но сегодня днем уже пробовал вставать. Передвигаться не столько тяжело, как неудобно, но вполне возможно, если сильно постараться. Подпрыгивая и не прикладываясь стопой к полу, чудно бродил по дому, снимал себя на камеру, вел прямой эфир, и в сеть фоточки выкладывал. Меня охотно лайкали, отец. Ставили сочувствующие реакции и желали скорейшего выздоровления, похоже я покорил всемирную паутину. Подпишись, кстати, на меня. Потом, конечно, маме с Игорем помогал, пока Андрей был на работе.

— Как твой братишка? — перебиваю сына, усмехаюсь и отвлекаюсь от основной темы разговора.

— Да что ему сделается, па? Он только ест по расписанию и по нему же гадит. Мерзкий тип и очень голосистый дрыщ. Визжит, как девочка, когда я беру его на руки. Растягивал ребенка на кровати, пока мама убирала за ним. Прикинь, писюн у клопа есть, значит, точно парень. Если бы сам не рассмотрел стручок и мелкие орешки, никогда бы не подумал, что это будущий мужик. Слащавый, па, как жалкая девчонка. Он слишком симпатичный, как для мужчины. Видимо, кровь Андрея мамину не смогла перебороть. Гены, гены, гены… Ему бы мышцы посильнее подкачать!

Какой глубокомысленный анализ в три часа ночи мы разводим с Кириллом, обсуждая мужскую составляющую очень маленького ребенка. Я громко хмыкаю и, откинув голову назад, хорошо до звенящего звука прикладываюсь затылком о крыло своей машины. Сын изучает анатомию по причиндалам младшего единоутробного братишки? Вот же подрастающее новое поколение! Лучше бы девочку себе нашел, красивую покорную зазнобу сердца, которую бы потом своей женой назвал.

— К тебе на руки Игорек идет? — интересуюсь этим, чтобы продлить наше общение. Все-таки сейчас глубокая ночь и всем пора отдыхать, но мне не спится, и я намеренно раздражаю пространными разговорами собственного сына.

— У микроба нет особого выбора, отец. Я его старший брат, ему придется смирится с тем, что только я задаю правила игры в нашем доме, а мелюзге обкаканной следует подчиняться, пока он не научится сам себе зад бумагой начисто вытирать.

Жестко, братец! Даже очень… Теперь отрезанную руку чересчур знобит и жутко дергает. Скриплю и морщусь, транслируя в эфир задушенное:

— Ох, чтоб тебя! Да, бля-я-я-я-ядь!

— Пап? — Кирилл, похоже, настораживается. — У тебя там все в порядке? Ты сильно ругаешься. Что с тобой?

— Все хорошо. Неудачно телом приложился об угол кухонного стола. Я тут чай пью, сынок. Не спалось, вот я и решил слегка развеяться. Извини, что вынужденно разбудил тебя.

Нагло вру парню и, по-видимому, своим поздним телефонным звонком не только бесцеремонно и умышленно растормошил травмированного ребенка, но и поднял с кровати свою любимую жену или неспециально, сам того не желая, вызвал ее персональный интерес к тому, что со мною здесь и сейчас происходит. Даша босиком, подергивая пальчиками подол своей коротенькой ночной сорочки, стоит в дверях, соединяющих гараж с жилым пространством. Бегает глазами, взглядом суетится по моему лицу и скрученному возле Камаро телу, переступает с ноги на ногу и пытается слинять к себе восвояси. Поздно! Ведь я ее уже заметил. Теперь ей не сбежать!