La Cumparsita… В ритме танго

— Да, — посмеиваясь, шепчу в ткань его одежды.

— А комплимент засчитан? — спрашивает у меня.

— Вполне!

— А сам я реабилитирован? — зачем-то уточняет.

— Да, — цепляюсь за его плечи и странно вертикально обмякаю на мужском теле.

— Ах ты ж, моя чудесная женщина! — с придыханием говорит.

Господи! Мучающая боль странным образом наконец-то отпускает меня, постепенно затухает, а когда Ярослав начинает поглаживать мою спину, то и вовсе прекращается. Похоже, у моего мужа целебное рукоположение или все-таки эффект плацебо по-прежнему никто не отменял?

— Как твоя встреча с мамой прошла? — Ярослав прикладывается губами к моей макушке.

Уверена, что в этот момент он зрительно следит за видео, которое в режиме реального времени транслируется на его экране, а слухом и сознанием полностью сосредоточен на том, что я буду отвечать, а это означает, что мне нужно тщательнее подбирать свои слова. Он работает, а я бездумно отвлекаю его своими играми и своим присутствием здесь. Ну, что я за жена такая?

— Нормально, — сильнее прижимаюсь к нему, почти вдавливаюсь своим лицом и полностью сливаюсь своим телом с ним.

— Как отец? — Ярослав прочесывает подбородком мое темя, затем подбородком прижимает, словно фиксирует мое положение, глубоко и шумно вздыхает и что-то непонятное для меня произносит в свой микрофон. — Не стОит. Не торопись. Там воздушная стена, иди за ним, следи по зеркалам. Я сказал «нет»! Назад. Даша? — последним вопросом он снова обращается ко мне.

— Все нормально. Что там? — пытаюсь посмотреть в его экран.

— А мама? — на мой вопрос не обращает внимания и не позволяет развернуться, чтобы посмотреть за ходом гонки, которая уже, по-видимому, началась.

— Хорошо. Что там? Я хочу посмотреть. Ну! — пытаюсь оттолкнуться от каменного тела.

Ярослав не позволяет сделать ни одного движения, зато спокойно продолжает фактически допрашивать меня.

— А ты как?

Не знаю! Противоречивые чувства, если честно. Трудно описать то, что я на самом деле ощущаю.

— Что там? — намереваюсь соскочить с ответа на несимпатичный для меня вопрос.

— Даша?

Не отстанет же! Надо бы, наверное, подумать…

Я чувствую обиду? На что конкретно и по какому поводу? Да, разве что, только на себя. А причина есть для этого? Неразумное поведение несколько лет назад. Как там в народе говорят:

«Будет слишком поздно, локти себе начнешь кусать, но то, что сделано не воротить назад!».

— Назад, я сказал! — рявкает Ярослав в свой микрофон.

— Что там? — дергаюсь, да все без толку. — Пожалуйста… — жалостливо говорю.

— Все в порядке…

Возможно, злость? На кого? Или опять же, на что и по какому поводу? Да на себя! Я зла на то, что натворила, поддавшись долбаному порыву, заранее тяжесть всех последствий не рассчитав. Меня же обо всем предупреждали. И снова та же самая пословица:

«Сделанного не воротить назад!».

А если это откровенная зависть? Зависть чужому счастью, например? Не знаю, не знаю, не знаю… Не знакома с этим чувством в полной мере. Я ведь привыкла, что, как правило, окружающие по-черному завидуют мне. Все эти первенства, мои уверенные успехи в учебе, в танцевальной карьере, удачи по жизни и счастье быть рожденной в такой семье.

— Назад! Опасная близость! Стоп! Кирилл! — раненым зверем орет в динамик Ярослав.

Муж кричит и пальцами впивается в мое тело. Он меня пронзает, а я, словно в агонической судороге, выгибаюсь и резко задираю голову.

Но не на что смотреть! Сейчас у моего мужа абсолютно мертвый взгляд…

Глава 25 Горовые…

Ярослав. Фантомные боли III

Своими собственными глазами наблюдаю, как из-под изувеченного не одним касанием с закаленным дорожным покрытием этой гоночной трассы корпуса болида, схватив под тонкие мальчишеские плечи, вытягивают моего сына. Яркий шлем, красно-белый комбинезон, алые перчатки и специальная спортивная обувь. Мужское своеобразно вытянутое безжизненное тело, непропорционально длинные ноги, худые, словно изможденные, руки, и его огромная голова, скрытая под, казалось бы, надежной защитой странным образом раскачивается по сторонам. Это смерть? Так выглядит костлявая старуха с косой?

«Кирилл, с тобой все в порядке? Горовой, как ты? Прием?» — непрерывно, словно заведенная механическая обезьянка, долдонит в рацию Алексей «Карл» Петрович, мой старый добрый и надежный тренер. — «Ты жив, Кир? Ответь, прием-прием?»

Сын не реагирует на вызов и ничего не сообщает о себе ни жалкими стонами, ни свистящими вздохами, ни скулежом или раненым мычанием. В своих наушниках я слышу лишь жуткий скрип, кошмарный грохот, мертвецкий, наводящий страх и ужас шелест, и шепот приближающейся смерти, грозно восседающей на белом коне. Тот самый блядский белый шум — чудовищные помехи, подобие радиосвязи между миром мертвых и пока еще живых людей. Так не должно быть! Есть в этом что-то нереальное, иррациональное, однозначно глупое и жутко несправедливое. Слишком рано, просто рано, однозначно рано… Я свидетельствую на кончине собственного ребенка? Пиздец! Судьба, ты чересчур жестока. За что юному мальчишке был вынесен такой ужасный приговор? Если есть в чем-то моя вина, то мне за все и отвечать. Весьма изощренно, изобретательно и несправедливо ты караешь невиновного, заставляя виноватого за его мучениями наблюдать.

«Возьми меня, а сына оставь!» — кого-то или что-то заклинаю в свой микрофон. — «Что там? Почему все замолчали? Кирилл, это папа! Прием?»

«Ярослав, спокойно, парень!» — мужская рука увесисто прикладывается к моему плечу, пару раз сжимает, затем сильно встряхивает и осторожно толкает. — «Тихо-тихо. С ним еще работают…»

Тренер утешает, заглядывает мне в глаза — уже сочувствие предусмотрительно выражает, а это означает, что Кирилл не выжил! Да? Мой почти семнадцатилетний сын погиб. Младший Горовой разбился на той же самой трассе, на которой несколько лет назад его отец совершил свой «победоносный» кульбит. Мы оба потеряли все… Да кому я вру? Я всего лишь руку, а мальчишка — только-только начинающуюся жизнь!

Твою мать! Резко просыпаюсь, подскакиваю на кровати, при этом больно толкаю Дашу в бок, она громко ойкает и стонуще всхлипывает:

— А-а-ай!

— Прости-прости, рыбка, — ерзая задницей, аккуратно отодвигаюсь от скрутившейся у моего бока в идеальный бублик хнычущей жены, ковыляющим движением поднимаюсь выше, к самому изголовью. Уперевшись спиной в деревянные брусья кровати, пальцами живой руки провожу по обезображенному жуткой болью лицу спящей то и дело вздрагивающей женщины. — Дашенька, я не хотел. Слышишь?

— М-м-м, — мычит и, прислонив ладошку к своей мордашке, прячется от меня.

Это чертов сон! Третью ночь подряд мне снится смерть моего единственного ребенка. Похоже, в тот день, день его жуткого и неудачного заезда я получил к тому же ударную дозу крайне неприятных воспоминаний, а не только шквал жалящих пощечин от своей бывшей жены. До сих пор в ушах стоит вой голосящей Виктории о том, что я исключительная бездушная, жутко упрямая сволочная тварь, уничтожившая не одну прекрасную жизнь. Сначала нагло и специально обрюхатил ее, испортив тем самым только-только начинающуюся учебу в высшем заведении и возможную карьеру, которая ожидала ее по окончании университета, бездумно наградил ребенком восемнадцатилетнюю школьную любовь, тогда казалось, что всей жизни, а три дня назад чуть не лишил ее того нелюбимого «подарка». Она истошно вопила, словно странным образом оглохла — если честно, я ни слова не понимал из того, о чем Виктория кричала, фактически выплевывая свои претензии мне в лицо, — и одновременно с этим лупцевала по щекам меня, а моя жена, моя Даша, испугавшись одичавшей женщины, у которой в тот момент старший и случайный сын балансировал между жизнью и смертью, забилась в угол тренерского шатра жалкой мышью и при каждом звонком ударе женской ладони по моим щекам вздрагивала и слабо причитала: