Лабиринт памяти

После того, что Джинни сделала, Гермиона имела полное право даже не удостоить её кивком при встрече, не то, чтобы впустить к себе в дом. Однако Джинни, признающая свою ошибку, но не желавшая мириться с мыслью, что в этот самый момент её лучшая — да что говорить, единственная! — подруга пытается справиться с гнетом ужасающих воспоминаний, всё равно не смогла заставить себя оставаться на месте. И поэтому она целых сорок минут нещадно продавливала кнопку звонка, барабанила в дверь квартиры, не жалея костяшек пальцев, а ещё громко звала Гермиону, умоляя открыть дверь.

Благодаря заклятию обнаружения Джинни знала — та дома, как и знала, что потребуется время, прежде чем Гермиона откликнется на её просьбы.

Во всяком случае, Джинни хотелось верить, что она откликнется, ведь её интуиция подсказывала — Гермиона в беде.

Последняя мысль отдалась вмиг сформировавшимся комком в горле, выступившими на глаза слезами и особо сильными, отчаянными ударами кулаков, после чего дверь, наконец, распахнулась, и Джинни не смогла сдержать отчаянный всхлип, когда увидела бледное лицо Гермионы, которая смотрела на неё таким взглядом, что внутри всё сначала замерло, а потом будто забилось в истерике, крича: «Нет!».

— Гермиона… — сделала медленный шаг в её сторону Джинни, но та оставалась на месте, всё такая же неживая, словно разучившаяся чувствовать хоть что-то и реагировать. Она не плакала, но щёки были мокрыми от слёз, она молчала, но боль, плескавшаяся на дне глаз, говорила лучше любых слов. Её губы были припухшими, искусанными до крови, а руки… На руках было столько красных отметин и царапин, что у Джинни не возникло сомнений: Гермиона пыталась унять душевные муки, страдания, намеренно раздирая кисти ногтями, неистово впиваясь ими в кожу так сильно, чтобы вышло хотя бы на миг забыть.

Джинни знала, так и было, ведь она сама когда-то делала с собой то же самое, пытаясь унять бушующую боль от потери брата. И сейчас, мысленно выстроив логическую цепочку, Джинни уже не могла просто стоять, потому как в очередной раз осознала — она виновата во всём.

— Гермиона! — бросилась к ней она, прижав к себе так крепко, что той наверняка было больно. — Я умоляю, прости меня… Я не должна была, я обязана была отказаться, я была обязана остановиться…

Она говорила без умолку, сквозь слёзы пытаясь вымолить прощения, и обнимала, прижимала к себе Гермиону, которая стояла всё в той же позе, безвольно опустив руки и молча слушая. А Джинни не могла унять поток, кажется, уже никому не нужных, опоздавших на целые года слов, продиктованных чувствами, которые она так долго хранила в своей душе. Она ведь знала, ещё в тот миг, когда Гермиона попросила произнести заклятие забвения, что та любит Драко. По-настоящему любит, горячо, преданно, так, как никогда не смогла бы полюбить Рона. Но Джинни сознательно пыталась игнорировать эту неудобную, ужасающую правду, потому что думала, что ни к чему хорошему это не приведёт: прошло слишком мало времени после войны, чтобы это могло привести к чему-то хорошему. Это было бы разрушением, полным крахом уже и так почти разрушенных жизней её близких людей, в особенности Рона… Да, Рона бы это окончательно сломало, ведь он и так держался из последних сил, хоть и пытался показать обратное. И хоть тогда Джинни до конца не понимала, но теперь знала, что помимо прочего, признай она любовь Гермионы — истиной, увидь она, как та, забыв про друзей, семью, всех вокруг, пытается быть счастливой с человеком, на которого почти все смотрят, как на прокажённого, который был «не на правильной стороне» и сражался за убийц, отнявших тысячи жизней, то она и сама возможно осмелилась бы строить будущее с Блейзом, в которого так отчаянно боялась влюбиться, но всё же влюбилась. А это было недопустимо.

И поэтому Джинни сделала то, за что молила прощения, но уже не надеялась быть прощённой — она стёрла воспоминания, искренне считая, что поступает правильно, что так будет лучше для всех. Тогда, три года назад, её рука дрогнула и она почти опустила палочку, когда произносила заклинание, смотря в полные разочарования и боли глаза Гермионы. Но она не опустила её, и с той секунды уже было поздно что-то менять.

Джинни отвлеклась от воспоминаний, почувствовав невесомое прикосновение кончиков пальцев к своей спине и услышав едва различимый шёпот:

— Пожалуйста…

Оторвавшись от плеча Гермионы, Джинни посмотрела на неё.

— Что? — тихо проговорила она, боясь спугнуть что-то живое, мелькнувшее во взгляде Гермионы.

— Пожалуйста, оставь меня, — прошелестела Гермиона, но Джинни знала, что если она сейчас уйдёт, то совершит ещё одну ошибку.

— Нет, я не брошу тебя, — покачала головой Джинни, и в этот миг в Гермионе словно что-то сломалось. Она громко всхлипнула и, вырвавшись из объятий Джинни, бросилась внутрь квартиры. Закрыв лицо руками, она рухнула на софу и беззвучно заплакала. Её плечи сотрясались от рыданий, тело было напряжено до предела, а пальцы с силой сжимали кожу, словно хотели продавить её насквозь.

Джинни никогда не видела Гермиону настолько сломленной, и она знала, что единственное, чем она может сейчас ей помочь, это просто быть рядом, пока та переживает утрату и оплакивает ошибки юности, которые оказались роковыми. И поэтому Джинни неспешно подошла к софе, села на её край и осторожно обняла Гермиону. Она не плакала — сдерживала себя из последних сил, понимая, что в этой ситуации просто не смеет быть слабой, а Гермиона, ощутив её объятия, стала всхлипывать сильнее, а затем и вовсе зарыдала, уткнувшись Джинни в шею.

— Тише, тише… — гладила её по волосам Джинни, пытаясь справиться с острым желанием вот так же разреветься, свернувшись калачиком.

— Он ушёл, Джинни, и я… Я не смогу его вернуть. Никогда, — задыхаясь, сквозь слёзы проговорила Гермиона безжизненным голосом.

А Джинни… Нет, она не плакала — по-прежнему сдерживалась, говоря что-то успокаивающее, но так и не осмелившись сказать правду.

Просто она тоже считала, что Малфою будет очень трудно простить. Она помнила, каким взглядом ещё в те школьные времена Драко смотрел на Гермиону, как он, думая, что его никто не видит, нежно брал ту за руку или притягивал к себе для поцелуя так, словно ждал этого всю жизнь. Джинни помнила, как человек, которого она привыкла видеть надменным и порой по-настоящему жестоким, становился совершенно другим, стоило лишь Гермионе оказаться рядом.

Он и стал другим, стоило ей полюбить его.

И Джинни не могла в это поверить, но всё же знала наверняка — Малфой тоже по-настоящему любил Гермиону, как знала и то, что ради любви он растоптал свои прежние принципы в никчёмную пыль, развеяв их по ветру с осознанием, что назад дороги нет, но есть возможность и решимость идти вперёд, невзирая на предрассудки и наплевав на всё. И он думал, надеялся, что Гермиона поступит так же, но…

Джинни тяжело вздохнула, вспоминая день, когда та показала ей письмо. Гермиона была в отчаянии и скорее всего поддалась ослепляющим эмоциям, так и не успев всё трезво рассудить, когда просила её об услуге. И вот тогда-то Джинни обязана была её остановить, попытаться объяснить, что это неправильно, что не стоит отказываться от настоящих чувств. Она должна была рассказать, что сама испытывает то же самое совсем к неподходящему для этого человеку. Ей нужно было помочь Гермионе найти выход, пусть это и далось бы дорогой ценой.

Помочь, потому что именно так поступают настоящие друзья. А она ведь всегда считала, что умеет дружить.

Постепенно плач начал стихать, и вскоре Джинни уложила обессиленную, морально истощённую Гермиону на софу, укрыв пледом.

— Он никогда не простит меня, никогда… — очень тихо прошептала Гермиона перед тем, как заснуть окончательно.

И в этот момент Джинни поняла, что больше не может сдерживаться.

Теперь уже плакала она сама, пока затянутое в траур небо размазывало свои слёзы по крышам домов.

*

Гарри не привык сидеть на месте. Так уж вышло, что ещё со школьных лет он всегда оказывался в эпицентре событий. И хотя это ему не то, чтобы нравилось, но со временем, во всяком случае, не вызывало удивления и уж тем более негодования. Вот и в этот раз он не собирался ждать, пока «всё утрясется», «станет, как прежде» или вообще как-то «изменится», если верить словам Джинни, сказанным в миг, когда он увидел её заплаканное лицо в день свадьбы. Конечно, спустя час он уже знал причины и чувствовал бешеную головную боль от переваривания тех фактов, которые по его настоянию ему рассказала Гермиона: она и Малфой встречались в Хогвартсе, об этом никто не знал, да и они сами должны были обо всём забыть. Но в один миг всё изменилось, чувства стали глубже и оба решили не применять заклятие. А потом об этой связи стало известно бывшей подружке Малфоя, и та написала Люциусу, который в ответ прислал угрожающее письмо Гермионе. Гермиона же, не в силах справиться с давлением, попросила стереть Джинни им с Драко воспоминания, причём, втайне от самого Драко.