Лед

У каждого теперь, появилась ещё и обязанность читать вслух книги и газеты, привезённые с «Веги» и «Фрама», а также вести лекции по тем темам, в которых были сильны члены экспедиции. Это занятие быстро стало привычным: вечером в зимовье собирались все, и кто-то из товарищей, по очереди, проводил занятия.

Мелочи стали важнее всего. Найденный в ящике кусок сахара — событие, затеянная кем-то шутка — предмет для обсуждения на целый день. Мы начали вести список анекдотов и историй, которые рассказывали друг другу; кто-то даже вёл счёт, сколько раз они повторялись.

Собаки жили рядом, в снежных загонах, и их лай и визг в ночи были постоянным фоном жизни. Без них было бы совсем тихо, и, может быть, даже тяжело.

Иногда выходили на лёд, в основном за мясом — ловили тюленей, если погода позволяла. После окончания походов это теперь стало делом всей команды, а не только инуитов. Даже небольшая добыча поднимала настроение, потому что это означало свежую пищу, и, главное, разнообразие.

Самое трудное оказалось — борьба со скукой и бессонницей. Не все могли спокойно переживать долгую тьму. Кто-то засиживался до глубокой ночи, просто глядя на фитиль лампы, кто-то, наоборот, ложился рано, но просыпался среди ночи. В такие часы слышно было, как кто-то тихо ворочается на койке или шепчет молитвы, стараясь не потревожить беспокойный сон товарищей.

Я часто вспоминал визит «Фрама» в нашу бухту. Легендарный корабль со своим экипажем пробыли у нас три дня. На второй день я встретился с Фритьофом Нансеном, прибыв к нему на корабль. Норвежский полярник и правда оказался болен. Нансен лежал с температурой у себя в каюте, и выглядел откровенно неважно. Его самочувствием и объяснялось то, что он не занимался обустройством своего базового лагеря, предпочтя остаться на «Фраме» до своего полного выздоровления.

С разрешения руководителя норвежской экспедиции я его осмотрел. По всем признакам у Нансена была тяжёлая форма гриппа, которым переболел в свое время практически весь экипаж «Фрама». Про себя я тогда порадовался, что Фритьоф не нашел всё-таки в себе силы высадиться на берег и побывать у нас в зимовье. Только эпидемии гриппа нам тогда для полного счастья не хватало! Сам же я, после визита на корабль, добровольно отправился в карантин, и пробыл в отдельно построенном для меня иглу три дня. Слава богу, ни каких признаков заболевания у себя, и у остальной команды в последующим я не выявил.

Разговор с Нансеном вышел странный. Слишком откровенный.

— Как вы держитесь? — спросил я, присев на деревянный стул рядом с его койкой.

Нансен повернул голову, губы сухие, голос сиплый:

— Держусь, как видите… Хотелось бы быть на льду, а не тут, но организм решил иначе.

— Грипп, — сказал я, ощупывая ему пульс. — Температура высокая. Вам повезло, что здесь тепло. На берегу это было бы куда хуже.

Он усмехнулся уголком рта:

— Знаете, иногда думаешь, что хуже уже некуда… А потом организм доказывает обратное.

Мы помолчали. Слышно было, как за переборкой скрипят доски и хлопает где-то снасть на ветру.

— Вы ведь идёте к полюсу, — вдруг сказал Нансен, глядя на меня. — Идёте серьёзно.

— А вы? — спросил я в ответ.

Он отвёл взгляд в сторону лампы.

— Тоже иду. Но если честно, иногда думаю — мы слишком самонадеянны. Лёд всегда сильнее человека. Если честно, я не готовился к походу в Антарктиду, «Фрам» должен был идти к Северному полюсу. Мы готовились к этой экспедиции несколько лет, и тут появляетесь вы, и практически без подготовки берёте эту вершину. И снова я думал: «хорошо, я не успел, но Южный полюс будет мой!». Я думал совершить к Антарктиде разведочный поход, исследовать местность, изучить метеоусловия, и только потом идти на покорение полюса, но вы снова не даёте мне времени. Мы даже собак с собой взять не успели, их у нас с собой было всего двадцать восемь штук, из которых во время плавания погибло семь! — Нансен немного помолчал и продолжил — Вы же понимаете, что все три наши экспедиции пойдут практически в неизвестность? Последние люди, что тут были, даже не исследовали материк, они только прошли вдоль льдов, и было это полвека назад! Вы знаете, что вы делаете? У вас есть план?

— Знаю — откровенность за откровенность, решил я — Я знаю, как и куда я пойду. Я и мои люди готовы. Со мной все те, кто ходил на Север. Когда мы выйдем я вам не скажу, однако можете быть уверены, что торопиться мы не будем. Морозы, что тут бывают, даже инуиты не выдержат. В минус шестьдесят по Цельсию, собаки не смогут спать на снегу, лыжи не будут скользить, а керосин придётся греть спиртом, чтобы разжечь. А ещё тут дуют ураганные ветры, что в сочетании с лютым холодом, делают условия практически невыносимыми. В таких условиях погибнуть легче, чем дойти куда бы то ни было. Прислушайтесь к моему совету, тоже не торопитесь.

— Спасибо за совет Иссидор. Я обязательно подумаю над вашими словами — Нансен зашелся в кашле, его лоб покрылся испариной — Извините, проклятая болезнь.

После этого разговор пошёл проще. Он расспрашивал про наш путь от Петербурга, я — про его планы на Север. Не было в том соревнования, скорее простое желание услышать, что думает другой.

— Скажу вам прямо, — сказал Нансен, когда я уже собирался уходить, — если дойдёте, не скрывайте, как именно. Многим это будет важнее самой вершины.

— Мы ничего скрывать и не собирались, — ответил я. — Ложь в полярных делах слишком дорого обходится.

Он кивнул, прикрыл глаза, и разговор закончился сам собой.

Всего мы поговорили около часа, а потом я покинул «Фрам», отказавшись от ужина. Расстроенным норвежцам я объяснил это боязнью подхватить заразную болезнь, и они приняли это объяснение как должное.

С Нансеном мы расстались если не друзьями, то точно не врагами. Я искренне сочувствовал норвежцу. И в той истории, что уже поменялась, и в этой, он так и не стал первооткрывателем полюсов, однако я его очень уважал. Именно его походы по Гренландии, путешествие и зимовки на «Фраме», в своё время стали толчком к исследованию крайнего севера и юга. Именно его наработками пользовались все успешные экспедиции, в том числе и мои. Норвежец был живой легендой. Наверняка он меня не послушает, и уйдет в поход, как только начнётся полярная весна, но я знал, что это путь в некуда. В моем времени Амундсен и его команда чуть не погибли, совершив ту ошибку, от которой я предостерегал Фритьофа. Тогда команда Амундсена потеряла много собак, а часть людей получили серьезные обморожения. Если у Нансена всего двадцать одна собака, то потеря даже одной будет для него трагедией.

На следующий день «Фрам» покинул Китовую бухту, и с тех самых пор мы остались одни.

Когда «Фрам» ушёл, в бухте стало тише. Казалось, даже ветер стих, хотя, скорее всего, это было лишь впечатление после трёх дней оживления и разговоров с чужим экипажем.

Вечером, после моего выхода из карантина мы снова собрались в зимовье.

— Ну что, — сказал Ричард, растягивая слова, — теперь точно никого, кроме нас, тут нет. Хоть песни пой, хоть драку устраивай. Никто всё равно не услышит.

— Песни ладно, — заметил Арсений, — а вот драки нам только не хватало. В тесноте и так все на нервах.

— А мы и без драки друг друга изведём, — буркнул кто-то с нары. — Я помню зимовку в Гренландии, мне иногда хотелось кого ни будь убить.

— Так-то верно, — сказал я. — Но давайте попробуем зиму пройти без глупостей. Никуда нам отсюда не деться, так что беречь нервы и друг друга — это единственное, что у нас есть.

После этого мы ещё долго сидели молча. Лампа потрескивала, кто-то лениво чесал бороду, кто-то перетягивал ремни на лыжных сапогах. Каждый думал о своем, а вот меня всё никак не покидала мысль о «Полярной звезде» и её пассажирах. За три дня я немного успокоился, и тем не менее сильно переживал. Меня волновала судьба экспедиции.

Жизнь вернулась в прежнее русло. Утром мы снова растапливали печи, кормили собак и брались каждый за своё дело. Чарли не унимался со своими наблюдениями, таскал приборы то к метеостанции, то обратно, и постоянно спорил с Паншиным, правильно ли он ведёт записи. Фомин больше времени проводил возле загонов, уверяя всех, что собаки у нас «главные работники» и за ними нужен глаз да глаз.

Вскоре начались действительно сильные морозы и метели. «Зимовье Александровское» быстро оказалось погребенным под тоннами прессованного ветром снега. Без крайней необходимости лагерь теперь никто не покидал. Развлекались мы рытьем снежных тоннелей к складам, хозпостройкам, собачим палаткам и жилищу инуитов. Вскоре над поверхностью бухты торчали только печные и вентиляционные трубы нашего дома, а вход в него начал напоминать лаз в пещеру. Под снегом всё пространство лагеря покрылось лабиринтом снежных ходов и залов.