Легенда Татр

– Вот, вот видите? – затараторила Железная.

– Так и тут будет, – подхватила Лесная.

А Собек между тем ходил как помешанный. Посягнуть на Беату он не решался, не научился даже свободно говорить с ней, да и не пробовал.

Сколько раз подходил он ночью к ее двери – и всякий раз отступал, не смея открыть ее. Он так одичал, что рад был исчезновению Марины: при ней нельзя было бы лежать на чердаке, над просверленной в полу дырой, или по ночам подслушивать в сенях у дверей Беаты. А он прислушивался к каждому ее движению, к каждому вздоху, к дыханию.

Когда она ворочалась на постели, его пронизывала горячая дрожь, словно он выпил расплавленного железа. Иногда ему приходила мысль вырыть из-под явора позади дома медный котелок с дукатами и высыпать золото к ногам панны, но тотчас же он смеялся над этой мыслью: и не столько золота видела она в отцовском замке. Может быть, в детстве давали ей больше золота, чтобы она им забавлялась!

Не раз Собек в конюшне бился головой о стену, а иногда, ошалев от муки, дергал лошадей за уздечки, пинал их ногами, без всякой причины бил кулаком по мордам, так что они уже дрожали, как только он входил в конюшню. А раньше они дружелюбно поворачивали к нему головы. Работник удивлялся, но когда однажды вздумал что-то сказать, Собек захватил в кулак его рубаху у самого горла, рванул его к себе и взглянул на парня такими глазами, что тот решил молчать, даже если Собек станет живьем драть с лошади шкуру.

Беата ходила тихая, ничего не зная, ни о чем не догадываясь, в тревоге и беспокойстве за Марину и в страхе перед Сенявским. Тем не менее воздух, здоровая пища и работа сделали то, что она слегка пополнела и порозовела. Любовь и страшная судьба Костки, угрызения совести и горе сделали эту кроткую и спокойную девушку печальной и задумчивой. Постоянная меланхолия омрачала ее лицо и глаза. Она жила, как человек не от мира сего, и трепетала перед действительностью.

В Собеке она не замечала ничего. Ей и в голову не приходили никакие подозрения. То, что он похудел и опустился, приписывала она отчаянию, которое имело так много оснований; заброшенное Им хозяйство она, насколько могла, старалась наладить своим трудом. Что могло случиться с Мариной? Беата терялась в догадках.

Много хлопот и возни было со старой бабкой, которая не жила и не умирала. Она была в полном сознании: глаза ее разумно смотрели на людей. Видно было, что в ней про исходит мучительная борьба жизни и смерти, но она не могла умереть. Лежала в своей комнатке, похожая на скелет, беспомощная и неподвижная. Но глаза ее, широко раскрытые, страшные глаза полутрупа, открывались каждое утро! Она жила.

Однажды около полудня Собек, возвращаясь с чупагой в руке из лесу, где отмечал деревья, которые надлежало вырубить, увидел с удивлением большую группу людей, во главе которой шли Топоры, Железный, Лесной и Мурский со своими женами. Толпа направлялась к его дому, и многие – особенно бабы – были вооружены вилами, цепами и кнутами. Он прибавил шагу и, забежав вперед, спросил:

– Куда это вы такой толпой идете? На волков?

– К тебе, – отвечал Топор из Мура, старший в роду.

– Ко мне?

– Ну да.

– А что случилось?

– Нечисть идем выгонять из твоего дома.

– Нечисть? Из моего дома? Какую нечисть? Я ничего не знаю!

– Не знаешь, потому что испортили тебя, – сказала Топориха Железная.

– Меня испортили? Да вы что, тетка, одурели? Что вы такое говорите?

– Тетка правильно говорит, – сказал Топор из Мура. – Мы тебя пришли спасать.

– Что за черт? – крикнул Собек, потеряв терпение. – Или вы все сумасшедшие, или я рехнулся? Что такое вы говорите?

И стукнул чупагой о землю.

Тогда Топор из Мура выступил на шаг вперед и заговорил:

– Послушай, Собусь, дитя мое. Поступил в одной деревне на Ораве карла к мужику в работники. Пропадал при нем мужик, вот как ты теперь. Во всем ему не везло, коровы падали, овцы и кобылы яловые стали, баба его умерла, сам истаял, – вот как ты теперь. А тут еще мор напал на людей. Ну, собралась родня этого мужика и вся деревня – и выгнали карлу.

– Ну, так что ж? Я-то тут при чем?

– А ты умом пораскинь! Деда убили, бабка в параличе, Марина пропала, – бог весть, жива ли еще, – сам ты похудел, извелся так, что глядеть жалко, за хозяйством не смотришь, а в деревне люди кругом от горячки помирают…

– Ну, так что ж? – тревожно прервал его Собек, словно ужаленный недобрым предчувствием.

– Мы и от тебя выгонять пришли.

– Кого?

– Панну.

– Панну?!

– Мы так порешили, что все это несчастье она в ваш дом принесла.

– Она?

– Да.

– Да вы, дядя, белены объелись или меня с ума свести хотите?

– Помни, с кем говоришь! – строго сказал Топор Железный.

– Господи боже мой! Не вводите меня в искушение, потому что, хоть вы и старше и дядя мне…

– За нами вся деревня, – сказал Топор Лесной.

– Да хоть тысяча деревень! Я здесь хозяин! Я в своем дому; и кто у меня в доме, тот мне свой! Ступайте ко всем чертям, пока я не осерчал!

– Мы тебя не боимся, – сказал Топор из Мура.

– Мы сюда по святому делу пришли. Где панна?

– Да с чего это вам взбрело в голову? С чего?

– От ума, – ответил дядя из Мура. – Не первый день на свете живем, да и бабы наши тоже. А ты молод, глуп. Ничего не смыслишь. Да еще испортили тебя.

– Чистое наказание! Заладили – порченый да порченый! Чтоб вам пусто было! Вот как брызнет кровь из-под обуха, так узнаете, порченый я или нет.

– Помни, с кем говоришь! – снова грозно остановил его Железный.

– Да хоть бы и с вами, крестный! – загремел Собек. – Вы ее у меня не отымете! Разве только вместе с душой вырвете!

Мужики переглянулись. Переглянулись и бабы. Покивали головами.

– Ну, Собек, – сказал Топор из Мура, – где же панна?

Собек посинел, лицо его стало почти черным; обеими руками схватил он чупагу и как бешеный стал рубить вокруг себя камни, кусты можжевельника, землю. Пена выступила у него на губах, глаза остановились, он бегал и рубил сплеча, описывая чупагой страшные круги.

Люди в страхе отступали, крича:

– Бес в него вселился! Бес в него вселился!

Но двое Топоров, Железный и Лесной, и еще два мужика подобрались к Собеку, ослепленному яростью, и схватили его за руки. Трое отлетели, как от взбесившегося быка, но Железный, силач, повис на правой его руке. Подскочило еще несколько мужиков, они обезоружили Собека, повалили на траву и подмяли под себя. Тогда из горла его вырвался крик, точно из горла оленя, которого душат волки.

Крик этот услышала работавшая в погребе Беата и, в подоткнутой до колен юбке, выбежала на улицу.