Легенда Татр
Шрифт:
– Вот она! Вот она! – завопили бабы.
– Господи, что случилось? – воскликнула Беата.
И вдруг увидела, что ее окружила толпа и наступает на нее с вилами, цепами и бичами. Вокруг раздавались дикие крики: «Вон! Убирайся отсюда! Проваливай! Удирай! Колдунья! Собака! Ведьма! Сволочь! Убирайся отсюда…»
Свистнул кнут и хлестнул ее по спине.
– Иисусе! Что это? – кричала Беата. – За что вы меня бьете? За что меня гоните?
– Вон! Вон! – ревела толпа. – Вон из деревни! Пропаливай!
Колотушка одного из цепов ударила ее по голове. Она схватилась за голову руками, заслоняясь от ударов.
– Камнями ее побить! – взвизгнула какая-то баба.
Другие услышали, наклонились к земле и стали подбирать камни. Первым кинул двенадцатилетний мальчишка с засверкавшими глазами. Он попал Беате в спину.
В эту минуту сквозь толпу протиснулся древний столетний Крот; он заслонил Беату полой своей сермяги и сказал ей:
– Пойдем, дитятко! Беги, а то тебя убьют! Я с тобой! Пойдем!
Глазами испуганной птицы, полными смертельного испуга, глянула Беата на Крота и спрятала голову под старую, потертую сермягу.
Крот обнял ее и повел к лесу, а за ними шла толпа, выкрикивая бранные слова; но Беату уже не били и не швыряли в нее камнями: таково было суровое спокойствие и величие этого старика, в котором тряслась уже каждая косточка, что нападавшие оробели. Они шли сзади целой толпой, многие, особенно дети, с камнями в руках, с визгом и криками, но все уже были смущены присутствием Крота.
В конце концов толпа начала отставать, а те двое шли и шли, пока не достигли леса и не скрылись в нем.
Три Топора – Мурский, Железный и Лесной – посмотрели друг на друга.
– Глаза отвел, – сказал Железный. – Я давно это за ним примечаю.
Пока всей деревней прогоняли Беату, а Собек с посиневшим лицом лежал без сознания на траве, три Топорихи, Железная, Лесная и Мурская, вошли в дом и стали над постелью старой Топорихи.
– Умереть не может, старуха несчастная, – сказала Лесная.
– И жить тоже, – сказала Железная.
– Ни то ни другое, – сказала Мурская.
В широко раскрытых глазах старухи отразился смертельный, отчаянный ужас.
– Понимает, бедная, о чем говорим, – сказала Железная.
– Помнит, чай, как ее отец никак помереть не мог.
– А старый Глацан! Сто тридцать лет ему было, а все жил, слепой, глухой, как пень.
– Да, да! – закивала Топориха из Мура.
– И на что держать полумертвую? Воздух только портит в избе. Толку уж от нее никакого не будет.
– Никакого!
– Куда там.
– А ведь какая была хозяйка!
– А баба какая!
– А какая, должно быть, девка была! Говорят старики, что людям свет божий милее казался, когда она пасла у Озер.
– Очень может быть!
– Семь парней за нее убить друг друга хотели.
–
А теперь лежит полуживая.– Эх!
– И не на половину, а на четверть только живая.
Глаза Топорихи с невыразимой тревогой бродили по лицам стоявших над нею женщин.
– Несчастная старуха, – промолвила Лесная.
– Горемыка! – вздохнула Железная.
– Надо с ней поступить по обычаю: так же, как с нами когда-нибудь поступят молодые, коли заживемся на свете. Ведь душить ее не станешь… – сказала Мурская.
– Да, да, надо по обычаю…
– Чего ее держать? – сказала Лесная.
– Надо Собеку в избе порядок сделать. Кабы стариков в лес не вывозили, молодым бы тесно было. Так уж повелось на свете.
– Так, так…
– Может, там скорее помрет…
– Или дикий зверь найдет ее. Зачем ей долго мучиться?
– Да, да! Так уж свет устроен.
– Испокон веков старики говорили: если с кем смерть вовремя справиться не может, ей надо помочь. Берись, кумушка, – сказала Топориха из Мура.
– Постели жалко.
– Да там на дворе доски есть. Нечего и телегу закладывать, – лес близко.
– Полежи еще здесь, горемычная, полежи пока что.
Глаза старухи полны были страшного отчаяния.
Три Топорихи взяли со двора несколько досок, отыскали гвозди и топор, сколотили носилки и вернулись в комнату.
– Ну, пойдем! – сказала Лесная.
Каменная покорность судьбе светилась в глазах полумертвой старухи.
Топорихи подняли ее неподвижное тело с постели, вынесли из избы, положили на доски. Они стояли во дворе, между жилым домом, стойлами и хлевом, держа Топориху на носилках.
– Ну, погляди еще раз на свое хозяйство, несчастная, – сказала Железная.
– В последний!..
В этот миг в стойле протяжно и грустно замычала корова.
Дрожь исказила неподвижное, окостенелое лицо старухи, и что-то похожее на слезы заблестело в углах ее сухих глаз.
– Вишь, плачет, – сказала Мурская. – Слезы в глазах.
– Коров ей жалко…
– И коровы ее жалеют.
Топориха Железная утерла слезы рукавом рубахи; по увядшему, изрезанному морщинами лицу Топорихи из Мура струйками потекли слезы.
– Ну, пойдемте, – печально вздыхая, сказала Лесная.
В воротах встретили Собека; он шел с почерневшимлицом, шатаясь и опираясь на чупагу.
– Бабка никак помереть не может. Хотим у тебя в избе полный порядок сделать.
– Надо тебе жениться, – сказала Топориха из Мура.
– Верно, – подтвердила Лесная.
– Мы тебе все сделаем. Хоть полагается это детям или внукам делать, сами они отцов да дедов в лес вывозят, – да ты стал какой-то хворый: хотим тебя выручить.
Собек посмотрел на бабку бессознательно, блуждающим взглядом.