Легенда Татр

Потом пришел второй товарищ Яносика, за ним третий. Шли они, должно быть, бросив домашнюю работу: у одного на одеже висели стружки.

– Недалеко живут, – пояснил Саблик Кшисю.

– Да, этот как свистнет, и черта в пекле разбудит! – с восторгом сказал Кшись, любуясь товарищами Яносика, высокими сильными крестьянами. Когда они стали рядом, от них, казалось, весной пахнуло, как от зеленых буков.

– Ну, эти наделают дел! – шепнул он Саблику.

Саблик кивнул головой и продолжал играть на гуслях.

– Эй, крестный, – закричал Саблику Яносик, – сыграй-ка песню о том разбойнике Яносике, что до меня жил. Мне под нее хорошо думается.

Саблик подвинтил колки, смазал смычок смолой, вынутой из кармана сермяги, и запел по-польски, вторя себе на гуслях, а двоюродные сестры Яносика, Кристка и Ядвига, ему подпевали. Кшись слушал разбойничью песню, которой еще не знал, и дивился ее красоте. Яносик сел на скамью под явором, засунул руки в карманы штанов и широко расставил вытянутые вперед босые ноги. Его три товарища стояли позади, опираясь на чупаги, а Саблик и девушки пели, глядя на Яносика:

На черных волах пашет Ганка,

И полполя вспахать не успела,

А уж мать зовет: «Возвращайся!

Я хочу тебя выдать замуж.

Хочу тебя выдать за Яна,

За грозного разбойника Яна!..»

День-деньской пропадает разбойник,

А домой приходит только к ночи.

И немного приносит он добычи,

Кривую саблю, покрытую кровью,

Да сырую от пота рубаху.

«Где ты был? – спрашивает Ганка,–

Где свою окровавил ты саблю?»

«Я срубил под окошком березку,

День и ночь шумела березка,

День и ночь уснуть не давала».

Велел Ганке выстирать рубаху,

Не велел полоскать ее долго.

Ганка долго ее полоскала

И нашла в ней правую ручку.

Все пять пальцев были на ручке,

На мизинце – золотое колечко.

«Да ведь это братнина ручка!»

Никому ничего не сказала,

Побежала к матери скорее:

«Мама, мама, все ли братья дома?»

«Нет, не все». – «А кого не хватает?»

«Не хватает младшего, Яна».

В Липтове колокола зазвонили:

Идут на Яносика облавой.

В Липтове колокола отзвонили:

Злого разбойника схватили.

Захватили и ведут его в город,

Три девушки идут рядом:

Одна – Ганка, другая – Марта,

Третья – красавица Терця.

Ганка плачет, Марта тяжко стонет,

А Терця обняла его за шею.

«Не плачь, моя Терця, не стоит,

Подарю тебе все, что хочешь».

«Ничего не хочу, ничего не вижу.

Вижу только вон тот пригорок,

А на нем виселица проклятая».

«Кабы знал я об этом прежде,

Что на ней я буду болтаться,

Велел бы ее покрасить,

Серебром и золотом разукрасить:

Снизу бы талеры вделать,

А вверху золотые дукаты,

Да еще и петлю золотую

Для моей головушки буйной!..»

Кшись, широко раскрыв глаза и блаженно ухмыляясь, смотрел на Саблика и девушек и в немом восхищении слушал песню, принесенную откуда-то из-за Татр. Он ловил каждое слово, каждый звук, чтобы все запомнить. Яносик смотрел в туман, прямо перед собой. По-видимому, мысли его были далеко. Когда же певцы замолкли, он сказал вполголоса, словно доканчивая вслух свою мысль:

Когда ребята снизу

На Ораву пришли,

Удивилась Орава

И все Оравы сыны.

Потом обратился к трем своим товарищам:

– Бегите за мужиками, которые поближе, а прежде всего к тем, которые напрашивались ко мне. Скажите им, что теперь не откажу, приму их с благодарностью. Кто хочет мстить, пусть идет, и кто хочет грабить – тоже. Нынче к вечеру чтобы были здесь. А я пока что пойду спать.

Он поднялся и пошел домой, на мягкую постель. Отец с матерью пошли за ним – приготовить что нужно.

Три разбойника после краткого совещания разошлись в разные стороны.

Кшись пододвинулся к Саблику и спросил:

– Где это вы такую песню слышали?

– Слышал я ее далеко, на Спиже, от одного лесничего, – ответил Саблик. – Покойный Вавжек Нендза, дядя Яносика, да Яжомбек из Живчанского, да я были у него на охоте. Был и Яносик – мальчонка еще, восемнадцати лет ему не было. Леса там такие, что в любую сторону три дня иди, а из лесу не выйдешь. Это леса графов Пальфи, Эрдеди, панов Мариаши и епископа. К ним туда никакая весть не доходит. О войне узнают они, когда уж она кончится, а о моровом поветрии – когда уж оно где-то в море потонет. Были у этого лесничего три дочки: одну звали Ирма, и были у нее волосы светлые, как лен, другую – Веронка, у этой были косы черные с синим отливом, а третью, младшую, звали Ючи, по-нашему – Улька. И еще был у них брат, Андриш, который играл на гармонике. Они-то и пели эту песню. Тихо там, только речка шумит около дома да деревья над ней. Небо видно только между их верхушками, папоротник – до пояса. Глушь страшная. Девки пряжу прядут и поют песню за песней. Размножились там дикие свиньи целыми тысячами и изрыли все поля. Вот граф Пальфи прислал за нами, прослышав, что мы хорошие стрелки. Яносик тоже увязался за нами: любопытно ему было.

– Красивые были девки? – с интересом осведомился Кшись.

– Чудо!

– Как же это лесничество называлось?

– А тебе охота там побывать? Рабсик, вот как оно зовется. Мы там недолго были, одну ночь только, а оттуда пошли дальше, к Батыжовцам. Яносик не раз тамошних девок вспоминал. До сих пор тоскует по ним.

– Что ж он туда не пойдет?

– Разбойнику не дело так ходить. Он всегда должен быть настороже; про Яносика по всей Венгрии слава гремит, две тысячи талеров назначено за его голову.

– Да… Золотая песня!

– Золотая! Когда Яносик думает, как ему что сделать, всегда заставляет меня петь ему эту песню, – сказал Саблик. – И девки от меня научились.

– Да, лучше всего думается под старую песню, – убежденно заметил Кшись. – Я сам, как надо что-нибудь обдумать, снимаю со стены свою скрипку и играю. Бырка, конечно, сейчас начинает языком молоть, будто я ничего не делаю, а я ей на это заиграю:

На старой на бабе

Мужик в воду въехал,

А баба пить не хочет…

– Ой, сестрица, слыхала? – крикнула одна сестра Яносика, Ядвига, другой, Кристке, когда старый проказник Кшись пропел последний, четвертый, стих.

– Я так считаю, – сказал Саблик, – что нет ничего лучше музыки да песни. В песне – вся душа человека. Гор этих не обойдешь и в неделю, а одной мыслью можно их все охватить, – так же и в песне все выразить можно. Ударишь по струнам – и словно увидел звезды.